Category: Проза

Теперь он писал, звонил ей часто.
Они говорили часами, взахлеб, и не могли наговориться.
Вспоминали какие-то мелочи, случаи из детства, просто болтали ни о чем и серьезно спорили о поэтах Серебряного века, романсах, делились прожитым днем…
Он называл это « зайти к соседке на чай», и она и вправду, чувствовала, словно он жил рядом с нею…

…Однажды, в скалистом темном краю, где редко увидишь солнце, а небо всегда серое и низкое, и густое настолько, что его можно резать ножом,
случайно заблудилась голубка. И стала она искать, где же ей
переночевать, потому что ночи были темными, и рыскали там злые молнии.
Не было ничего в том краю, одни лишь голые серые скалы. И яркие звезды
просвечивали в тех местах, где молнии разбивали небесную серость.
И тогда врывался ветер, пахнущий озоном и свободой.
А к утру снова надвигался серый туман и серость казалась незыблемой.
И росло там всего лишь одно дерево.
На самом краю скалы.
Не буду о нем рассказывать, потому что его описал один звездный
художник, и сделал это так хорошо, что оно стало настоящим.
Таким, что на нем и свила себе гнездо птица. Между корявых, но таких
крепких и надежных ветвей. Которые не пропускали даже злые молнии.
И над деревом не смогла сгуститься даже серая мгла: ветки не пускали
ее. А ночью были видны звезды. Яркие, как мечты.
Была в тех местах и деревня. Люди в ней настолько привыкли к низкому плотному небу, что хранили на нем свои вещи, как на антресолях.
Не бывало в той деревне ни ветров, ни бурь, дождик всегда был теплым и мелким, и никто не знал ни солнца, ни звезд…День был таким же серым, как ночь. День шел за днем, неспеша, лениво и спокойно. Без бурь, без событий, всем всегда хватало работы и еды. Неторопливо текла там жизнь, как илистый ручей, и народ был таким же неторопливым, основательным. Редко, редко случалось, что вспыхивала искра в глазах человека. И становился он беспокойным, забывал о привычном течении жизни, о довольстве и искал …а что же он искал? Словно пораженный внезапной болезнью, бежал он туда, где размыкались тучи. К дереву.
И никогда более его никто не видел. Сгинул человек.
С годами дерева стали бояться, говорили, это место проклято.
Надежное спокойствие обыденности оплетало волю и ум, серой паутиной низкого неба. Таяли искры в глазах и становились они серыми. Как у всех…

И еще…мне хочется сказать Вам сегодня что-то.
У меня скверный характер: я не умею возвращаться.
Если так случится, что я Вам не нужна, и я пойму это…
Пожалуйста, знайте – Вы больше никогда не услышите обо мне.
Иначе я не умею.
Я буду любить Вас всегда.
Но никогда не буду близко, если я более не нужна Вам.
Да хранит Вас Любовь моя…

…Я сегодня ночью пережил второй сердечный приступ…
В больницу не хочу. И не пойду. Буду бороться сам.
Много писать не смогу. Когда смогу.
Сказка мне понравилась, но она.. с плохим концом.
Мы его перепишем…
Целую нежно

Снова была осень. Питерская мокрая осень, с редкими ясными днями, как подарками ушедшего лета.

Весь этот день прошел в суете: работа на выставке, суета у их стенда, несколько деловых переговоров тут же, и – как правило, несколько встреч вечером…и Ольга, до обалдения, до ощущения того, что слова проходят, как поток, через ее голову, переводила с одного языка нa другой, автоматически улыбаясь, подносила к губам стакан с апельсиновым соком и с тоской смотрела на стояшие передо ней вкусности: поесть не удастся, хотя с утра успела на бегу сжевать какой-то бутерброд и это все за весь долгий день. Хотя время от времени кто-то вспоминает о том, что “наша милая переводчица тоже должна покушать”…и начинает говорить, и так по кругу…часто до полуночи.
А как же: русское гостеприимство, следствиeм которого должен быть удачно заключенный контракт.
И вот наконец-то все…ее везут домой…Спать, спать…разгрузить бедную голову, хоть до завтра, которое будем таким же сумасшедшим, как и вчера…

По дороге директор компании все еще что-то уточнял и планировал на завтра, потому Ольга не обратила внимания на мужчину, который сидел на переднем сиденье, и мельком с ней поздоровался.
Машина остановилась у ее дома. « До завтра, Ольга Васильевна, с утра, как договорились!», – сказал директор. « Да, конечно, доброй ночи!» , – отозвалась она. Мужчина – тот, что сидел впереди, открыл дверцу машины и подал ей руку, помогая выйти.
Ольга машинально поблагодарила, занятая своими мыслями о завтрашней работе, но, когда автомобиль развернулся и уехал, она удивленно подняла глаза на человека, стоявшего перед ней.
Если б не его рука, удержавшая ее, она бы упала – так закружилась голова…
Это был он…Сергей.

Наверное, они о чем-то говорили в этот вечер….
Наверное…
Они не смогли бы повторить ни одного сказанного обоими слова. Весь мир заполнили ее глаза, распахнувшиеся ему навстречу…Его глаза, утонувшие в ней навсегда….
А утром он улетел…и она смотрела с тоской на выруливавший самолет через стекло Пулковского зала ожидания…

На работу, Ольга, конечно, опоздала и весь день прошел, как в дыму: мелькали люди, лица, она машинально улыбалась, атоматически переводила с одного языка на другой…и это все было даже хорошо своей разноцветной суетой, потому что позволяло не думать…
Не вспоминать о прошедшей ночи, о Сергее…о том, что неизвестно, увидятся ли они еще когда-нибудь…

Все когда-то заканчивается, и этот длинный, мучительный и какой-то давящий, будто перед грозой, день, тоже завершился. Ольга поехала домой, совсем уже не чувствуя ничего и не понимая, что с ней, куда она едет…
Дома она упала на диван, на подушки, еще пахнушие им…и разрыдалась…
Как больно…и как трудно.

Уже поздно ночью она присела на расстеленную постель и задумалась…
И сама собой написалась сказка – для Него…

Последняя сказка

Жил-был художник, у самого синего моря.
Как все жил.
Бывали светлые радости и темные полосы нерешенных проблем, бед,
каждодневных неприятностей.
Все, из чего и складывается жизнь.
И чем начинаешь дорожить только тогда, когда теряешь.
Радости и заботы, когда они повторяются ежедневно, становятся
обыденностью. Тем, что не ценишь, потому что это есть всегда. И не
может быть иначе. От этого уходит острота чувств, простой радости
жизни.
Приходит ее величество Серая Привычка. Королева будней.
Которая не умеет радоваться.
Но и она не справилась с художником.
Не потерял он светлой каждодневной радости.
Умения удивляться.
Видеть мир заново каждый день. И каждый день жить, как последний.
И все же натура человеческая, а особенно, творческая, искала свежих
впечатлений, новых мыслей, неожиданных встреч. Пищи уму и сердцу.
Романтики жизни.
Поэтому он часто гулял среди звезд Интернета, охотился на звездных
полянках за новыми мыслями, ловил исчезающих бабочек мимолетных
впечатлений. И вплетал их в разноцветное покрывало жизни. Чтоб отдать
все это людям. Это и есть свойство истинного Таланта.
И вот, однажды, упала ему под ноги птица.
Сизая, непохожая на другие, виденные ранее.
С подбитым крылом, она отчаялась и измучалась в долгом полете,
потеряла дорогу и упала.
Конечно, добрый художник подобрал ее. Согрел своим дыханием, укрыл в
крепких ладонях. Ожила птица. Даже цвет изменился.
Оказалась сине-золотой.
“Ты и есть синяя птица счастья?”- спросил художник.
“Ох нет, это – просто я. Извините.” – смутившись, ответила птица.
-“Но я могу удержать вас на краю, когда придет нужда. Могу.
Вот только вы мне должны поверить.
Совсем, до конца. Больше, чем себе”.
Поверил художник. Потому что ему очень хотелось поверить.
Но холодный ветер Жизненного опыта остудил его сердце. “Как можно
верить этой птице, что она может. Она не смогла помочь даже себе!” –
нашептывал он.
Есть в жизни то, что не подчиняется рассудку, жизненному опыту. Не
поддается анализу. Когда надо просто – поверить.
Совсем. Дo конца. Без оглядки.
Вот и художник не смог до конца поверить. Рисковать.

Постоял, подумал художник – и отпустил птицу.
Долго не хотела она улетать. Все кружила, все надеялась…
Но так и не дождалась протянутой, зовущей руки.
А потом, когда золотая искорка растаяла среди звезд, превратившись в
одну из них, – стало пусто вокруг…
Точно, улетев, унесла она с собой все сверкание звездного мира.
Долго стоял он и смотрел в пустое небо.
И утешал себя тем, что птицы, особенно синие, не живут в неволе.
И не хотел думать о том, что неволя бывает, когда держат руками, а не
сердцем…
Прошли дни. Забылась птица, и все, что связано с нею.
Вот только в осенние ночи голубых звездопадов, когда звезды потоком
льются с небес в подставленные ладони и исполняют самые сумасшедшие
желания, он стоит на балконе, запрокинув голову, и смотрит в звездное
небо. Как будто еще можно разыскать потерянную золотую искорку своей
души…

Назавтра пришел ответ от Сергея…
Коротенький.
С картиной.

…. и вот пришел художник домой.
И он взял, и раскрыл. Нет, не окно, хотя оно было достаточно широкое и
выходило в сад.
Он взял свое больное сердце, сделал в нем огромную дверь, и широко открыл
ее.
И растаявшая было в необозримой дали сине-золотая птица вдруг услышала звук
открываемой двери, которая была в открытом сердце художника.
А художник остался ждать. Когда вернется та сине-золотая птица…..
Ибо это и была та самая Синяя Птица, о которой говорили, что ее нет.
Но художник верил в Синюю Птицу.
И она прилетела.
И, когда она прилетела, художник сварил ароматный чай с плюшками. И они
говорили, говорили и говорили. Они говорили столько времени, сколько каждому
из них отпущено было…
Но им было все равно, художнику и птице, сколько им было отпущено.
Ибо им очень нравилось говорить друг с другом. Пить чай и есть плюшки.
Слушать музыку и смотреть художниковы картины, которые он рисовал для птицы.
И больше ничего не было. Все вокруг, то, что называется бытом, просто стало
невидимым.
Остались только птица и художник. Художник взял, и нарисовал портрет птицы.
А она спела ему песенку о том, что все вокруг хорошо и спокойно.

Ольга часто теперь бродила одна по городу, еще сильнее чувствуя свое одиночество среди толпы людей…
Обретенный и вновь потерянный – уже навсегда, она была уверена! – друг виделся ей в каждом прохожем…

Она много работала, чтоб заглушить, забыть эту боль – словно саднила открытая ранка в душе, не давая ни покоя, ни свободы…Взяла еще работу на только что открывшейся выставке в Ленэкспо, и дни летели совсем уже незаметно, наполненные новыми впечатлениями, встречами, людьми, с утра и до позднего вечера…

Но иногда… тоска хватала за сердце так, что Ольга бросала все, ловила машину на Невском, и ехала, ругая себя, на свидание с человеком, который ей совсем, совсем не нужен…
Да он славный, он любит – даже боготворит ее, но он не нужен ей. И Ольге было жаль его, потому что для другой женщины он был бы самым дорогим, самым лучшим…

Судьба – нелепая штука.
Как понять, почему нужен и дорог тот человек, которому мы совсем не подходим. И самая нежная любовь – бессильна…

А все же каким удивительным ощущением покоя и легкости, счастья бывали прогулки по широкой аллее заросшего парка, его собака Лайма, которую Ольга, дурачаясь, звала Ламой – бежала впереди, и Ольга иногда пускалась бежать с ней наперегонки. Лайма, не понимая в чем дело, останавливалась и начинала лаять – а он смеясь, дразнил: “Ну и кто был быстрее на этот раз?” и обнимал за плечи…заглядывая в глаза вопросительно, с надеждой…
И снова отстранялся, не находя ответа…

Березы со светлой, еще не запылившейся листвой, стояли по обеим сторонам стройно, туман клочьями лежал в канавах по обеим сторонам аллеи, и по тропинке через мокрую траву бежал припозднившийся спортсмен, сверкая белыми кроссовками и белыми же лампасами.
Зонтики каких-то мелких белых цветов пахли одуряюще, Лама время от времени ныряла в туман, и он звал ее. Она словно возникала из ниоткуда, почти не отличаясь от тумана своей белой длинной шерстью.
Огромный сенбернар двигался беззвучно, словно парил в белой ночи…

Он любил кормить ее в своей крохотной квартирке, где, чтоб пройти на кухню, надо было наступись на Ламу. Она была настолько добродушна, что даже не ворчала, лишь открывала один глаз, поворачиваясь всем своим огромным сенбернарьим телом…И длиннaя белая шерсть лежала вокруг нее клочьями, непостижимым образом добавляя уюта этому дому…
Из кухни замечательно пахло жареными грибами – он был заядлый грибник, и умел прекрасно готовить свои трофеи…
И часто случалось вот так, после сумасшедшего дня, Ольга сваливалась к нему на руки и встречала насмешливый и нежный взгляд: “Голодная, конечно? Иди садись, сейчас приготовлю…”

Удивительное чувство легкости и света, бездумного счастья, как в детстве – вот что влекло ее к нему.
Как умел он сделать так, чтоб рядом с ним Ольга чувствовала себя не измученной 10-часовым рабочим днем сорокалетней бабой, но балованным ребенком…
И усталость уходила, и питерская белая ночь делала все вокруг чистым, сумеречным и сказочным. Все казалось возможным – даже полюбить его…

И охапка сирени, подаренной им, стояла в огромном эмалированном ведре у ее постели, когда под утро уже она возвращалась домой, с ощущением легкости во всем теле, словно летала всю ночь…в этом самом неустойчивом сумраке питерской белой ночи…
Как она пахла – эта сирень, и мокрые капли висели на листьях, и Ольге снился огромный куст у Петропавловки…и близкие глаза человека, которого она не смогла полюбить…

В городе снова была весна….
Холодная питерская весна, которая приходит совсем незаметно, потому что островки талого снега тут и там лежат до самого тепла, словно забытые в углах старые тряпки, которыми смыли, наконец, всю зимнюю грязь с мостовых и тротуаров.
И кусты начинают пахнуть смолистыми почками – еще не раскрытыми, осторожно, словно выглядывая: а точно ли потеплело и пора…Так, что листочков еще и не видно, но уже пахнет их клейкой массой…
Трава робко выглядывает из-под нанесенных за зиму куч песка и мусора на газонах…
И темнеет намного позже, а толпы народу, как охмелевшие после долгой и темной северной зимы, бродят по улицам – низачем.

И вот уже ветер гонит морскую воду в Неву, она поднимается высоко, затапливая ступеньки около задумчивых и вечных сфинксов, до самых решеток ограждения у каналов, выплескивается на мостовую, под колеса автомобилей, и снова стекает в реку, словно омыв набережные после пыльной и грязной городской зимы.
Наводнение повторяется каждый год, и кажется уже чем-то вроде принадлежности Питерской весны, самого города. И после – устанавливается теплая и совем весенняя погода.

Весна в Петербурге – явление особенное. Как-то незаметно, сразу подкрадываются белые ночи – ну, пусть не сразу ночи, но уже до 10 вечера на улице можно читать газеты. И – разом, резко появляются листья на деревьях и кустах, так что однажды, с утра, на бегу, вдруг обнаруживаешь, что на газонах трава – зеленая, кусты и деревья обернулись, как шарфом, зеленой пеленой, и пахнет удивительно и неповторимо зеленью, морскими водорослями с Невы, волшебной питерской рыбкой корюшкой – от лотка на углу, дымком и бензином от набитого под завязку автомобилями Невского проспекта…

В Петропавловской крепости до ночи бродят пары, кто-то уже загорает на пляже у стены, а скамейки под кустами теперь всегда заняты – днем пенсионерами и собачниками, вечером – влюбленными. Сирень склонилась над ними, совсем скрывая от посторонних глаз то, что там происходит…
И гулкий бой часов , отсчитывающих половину каждого часа, несется эхом в чистом прохладном небе, и тоже кажется – весенним, особенным…

Она словно заблудилась в толпе людей и зданий в этом огромном и каком-то уютном городе, парадном и простом в то же время…И мелкие капли дождя, и тумана, ложащегося вечером на траву в скверах, а машины гудками и светом фар прорезают его на мгновение…и снова сумерки и туман окутывают город, словно ватой. Словно уши заложило, и все звуки глуше и будто интимнее…

Как славно в такой вечер идти с кем-то под руку…просто чувствовать его рядом, касаться плеча, покрытого капельками осевшего тумана…Запах влаги и моря, водорослей ветер доносит с залива…

Тихо, приглушенно шумит река за гранитным барьером…Огни отражаются в тяжелой, масляной воде…Огней теперь стало много: иллюминированы все мосты и многие здания на набережной.
Стучат каблучки по мокрому же стеклу асфальта. И тихий, мягкий Его смех гаснет в тумане, как в вате…
Слышна музыка – рядом здание филармонии…
Волшебная тихая ночь…Волшебный удивительный город…

Ольга частенько сидела около компьютера в свободные вечера, искала музыкальные редкости в Интернете, разговаривала с коллекционерами о музыке и оперетте. И вот однажды ей пришло письмо. Издалека, из города со звонким металлическим названием Барселона.
Один из русских, живуших там, писал ей об истории ее любимой оперетты. Написал с юмором, хорошим русским языком, впрочем, не ожидая от нее ответа, и не задавая привычных в Интернет-общении вопросов: а кто вы, сколько вам лет, есть ли фото.

И Ольга подумала, что вот на это письмо ей хотелось бы ответить…
Он ответил быстро, подписав письмо на этот раз инициалами: С.К.

Завязавшаяся переписка с этим человеком нравилась ей, и она уже с нетерпением ждала от него писем: они были всегда шутливыми, неожиданно глубокими и какими-то очень милыми…
Они обменивались мыслями о музыке, о прошедшем дне, темы разговоров менялись, но были неизменно интересны обоим.
Он избегал рассказов о себе, только однажды упомянув, что знает Петербург. Он называл его – Питер, как коренной петербуржец…
Ольга ни о чем не спрашивала: захочет – расскажет сам, нет – солжет, а это будет уже разочарованием. Привычным в Интернет-общении, где люди иногда стараются себя приукрасить.
И все же, чувство близости к этому человеку не покидало ее.
Близости душ, мыслей.

– …Знаете, Ольга, это вот счастье. Счастье, когда есть кому сказать просто “с добрым утром”. Пусть по проводам, пусть на клавиатуре – но есть кому. Хуже, когда некому сказать “С добрым утром”. Даже если тот, кому хочется это сказать находится на расстоянии вытянутой руки…

– …Меня очень порадовали оба ваших письма. Я же говорил, что все будет налаживаться! И оно налаживается. Это я про первое письмо.
А про второе письмо скажу. Вы знаете, Оля – я тоже ни с кем так не разговариваю, как с вами. И говорю вам про такие вещи, о которых не знает никто. Про мои приключения не знает (по большей части) мое заботливое семейство – для них я ездил в командировки в город Мухосранск писать статью о местном музее фарфоровых слоников… И, когда я вернулся из горячей точки с полуоторванным пальцем левой руки – было сказано, что я случайно поранился, будучи на фабрике по ручному производству веленевой бумаги по рецепту Гутенберга…
А вам вот пишу. Все. Так, как есть.
Я потом напишу вам про одного трубадура. его история удивительно похожа на нашу с вами. только переведу как следует.
А сейчас вот мне надо идти. В больницу. Я напишу вам потом, как и что.
И вы пишите, как и что. Или просто так. Или просто пишите. Или то и другое. А лучше – все вместе.

– …Вы будете смеяться, но одним из моих первых журналистских расследований было расследование дела одного интернет-маньяка! Я тогда засланным казачком в заведение по расследованию был… Мне прислали эту статью, она сохранилась. Если хотите – я и вам пришлю. Это я к тому, что опасно знакомиться в интернете с незнакомыми людьми :).
Все, уже 10 часов и 5 минут. Мне надо собираться к врачу. Приду нескоро, ибо клиника моя далеко. Но зато в лесу. там даже ждать приема приятно – кругом деревья.

Хорошего вам дня. А я всю жизнь носил одни и те же джинсы. Не выношу пиджаков и людей, которые в них одеты. Особенно с галстуками…

– …А у меня сейчас каникулы. Только сбегала на заседание кафедры – и свободна.Позанималась хозяйством, послушала музыку. Дома тихо, светло от густого снега, падающего за окном, только Нева еще не замерзла и от воды идет дымок.
.Вот и все мои дела. Плюс еще и простуда пришла, что весьма забавно, я
же практически никуда не хожу. Правда, мой стол с компьютером стоит
около угла стены между гостиной и кухней, и там, видимо, проходит
вентиляционный канал. Поскольку дует от этой стены неимоверно, я
сижу уже просто, закутавшись в плед. Есть у меня такое приобретение,
бежевый плед, лохматый и уютный.
Видели бы вы меня сейчас, немало посмеялись бы: в теплом костюме для
бега, и в пледе поверх всего….романтичеcки пишущая вам письма.:)

– …Забрехала собака. Я проснулся. И прочитал сразу ваше письмо.
Наш мостик с вами приобретает в последнее время размеры Бруклинского. Это я
о количестве писем, кои мы написали друг другу :). Естественно, я тоже хожу
на этот мостик. Пытаюсь себе его представить… И радуюсь. вместе с вами. О
том, что у нас с вами есть такой мостик. немногие сейчас могут себе его
позволить…
Но вот сегодня мне приснилась война в Чечне… Опять. Со всеми
подробностями, включая тот момент, когда у меня остался последний патрон в
рожке АК-47… Я проснулся и долго не мог успокоиться. А вы говорите –
забыть. Такое не забывается просто так…

– …Вы знаете, я здесь прижился. Меня не считают кем-то чужеродным. Наоборот, я
сдружился со многими. Именно сдружился, а не так, как принято в северных
европах – здрастедосвиданьякакдела и все такое. Никто даже не верит, что я
русский. И знакомые эти – художники, музыканты, дизайнеры, историки,
философы и писатели местные. Видимо, гены… Но об этом после. В другом
письме.

И спасибо за такое хорошее письмо. У меня даже сердцебиение, вызванное
грозою, прекратилось.
Ваш С.К.

Из отдельных фраз его писем, она поняла, что у него есть семья, к которой он очень привязан.
Странно, но это втайне огорчило ее….Зачем, какое ей дело..

И вот однажды он спросил, а настоящее ли имя, которым она называет себя на музыкальном сайте: Надежда…
« Нет, – ответила она, – Меня зовут Ольга».
От него не было писем два дня.
Она была встревожена и раздосадована…Жаль, если такая славная дружба оборвется вот так просто…

И письмо пришло…Он вспоминал давнюю теплую октябрьскую ночь, и женщину, которая – он знал, могла быть счастьем всей его жизни…
И потому он не имел права остаться…

Ольга перечитывала это письмо снова и снова.
Она не смогла тотчас ему ответить. Слишком много воспоминаний, чувств вызвали эти строки…
Всю ночь она ходила по комнате, изредка присаживаясь, чтоб еще и еще раз перечитать письмо от того, кого, как ей казалось, не бывает на свете…
Лунный свет ярко освещал пустынную набережную, высокие волны и парапет, где она все еще ждала увидеть его высокую фигуру…
Утром Ольга послала ответ, одну строчку: « Вы не узнали меня?»

Он сидел у компьютера, смотрел на эти несколько слов…и не мог вздохнуть…как от удара…
Этого не может быть…

Шли дни…Ольга заглядывала в почтовый ящик, но от него больше не было ни единой строчки…

Ольга возвращалась с работы поздно.
Уже почти не было прохожих на улице, а те, кто проходил мимо, торопились укрыться от непогоды дома, шли, почти бежали, подталкиваемые в спину ветром.
Даже машин было мало, а троллейбус завяз в неубранном снегу узкой улочки на углу Петроградской, и кажется, не собирался ехать дальше.
Ветер бросал в лицо пригоршнями мокрый снег, она жадно вдыхала влажный воздух и почти задыхалась то режущей морозной свежести…
Под ногами хлюпало: питерская зима, даже в мороз снег на тротуарах подтаивает и вечно проваливаешься в ледяную кашицу.

И вот это все: и ветер, и летящие в лицо снежинки, разрезающие тьму ночной улицы, мигающие раскачивающиеся фонари, пятнами выхватывающие из темноты черные проталины на газонах…черное месиво снега и грязи на мостовой – все это удивительным, непостижимым образом делало ее счастливой…
Хотелось еще и еще вдохнуть полной грудью этой вот мокрой свежести, захлебнуться ею…и быть беспричинно, сумасшедше счастливой….!

Отряхиваясь и смеясь, она ввалилась в парадную и ей захотелось закружиться – от ощущения полного и близкого счастья – вот, сейчaс, сию минуту, за этим плохо покрашенным углом с кариатидой, облупившейся от времени…

Домашние посмотрели на нее с удивлением: «Что погода, лучше?»
«Нет, метет, как в степи, ужасно, еле пробралась и кажется, ноги промочила!» – беспечно-счастливым, летящим каким-то голосом проговорила она…

Ночью не спалось, все бродили синие тени по потолку, ветер все так же выл за окном и метал в стекло пригоpшни мокрого тяжелого снега, зазвучала сирена на близкой Неве: видимо, поднялась вода в реке от нанесенной ветром воды из моря…

Шли месяцы, Ольга почувствовала себя лучше, снова надела туфельки на каблучках, которые она так любила – правда, каблучок уже был невысоким, удобным.
Она уже преподавала английский в Вузе, по совместительству работала переводчиком на одну из компаний – жизнь налаживалась, все становилось на свои места.
Только жаль было потраченных впустую лет и сил, здоровья.

Она часто спрашивала себя, а зачем ей вообще нужен был этот самый бизнес.
И не находила ответа.
Деньги? Она зарабатывала достаточно и теперь.
Интерес? Ну да, было интересно, как все новое, неизведанное.
Попробовать, смогу ли руководить…Да, и это, пожалуй. Теперь знаю – смогу.
Но не слишком ли высокая цена за это самое знание…

Теперь у Ольги были друзья, были и те, кто хотел бы стать ближе, нежели просто друг, те, кто любили ее…или хотели любить.
Она нередко вспоминала, как неслучившееся счастье, ту удивительную ночь с человеком, которому она была не нужна…
И удивлялась себе: как можно было не узнать, почему так случилось, отчего он ушел – так, навсегда… Когда близость их душ – нет, она не почудилась ей!
Но было поздно: старый друг, их познакомивший, уехал работать архитектором в Европу, где процветал, как ей рассказывали. А более она никого не знала из его окружения.
Со временем Сергей стал казаться ей просто сном, мечтой…

И все же…Что-то мешало ей окончательно сказать «Да» тем, кто любил ее и хотел быть рядом. Наверное, воспоминание о том чудесном чувстве полного счастья, самозабвенного и светлого, случившегося одной теплой октябрьской ночью.
Ей были, что скрывать, по-женски приятны признания и пылкие слова, и чувство, что она любима, желанна…Она искала Его черты в тех, кто окружал ее…и даже находила иногда. И ей начиналось казаться: да…вот это Он, и даже лучше, потому что – рядом, потому что – любит и готов на все для нее…
И Ольга даже сама старалась придумывать и видеть в другом человеке те черты, которые она знала в Сергее…Увидеть в другом – Его манеру, движения…
Его слова услышать… Это было…как наваждение…

Иногда, бывало, голова кружилась так, что она сама начинала себя уговаривать – в унисон своему поклоннику: чего же ты ждешь, ведь не противен же тебе вот этот, любящий тебя человек… Так что же мешает сделать последний шаг, и постараться просто быть счастливой…а прошлое останется чудесным воспоминанием, мечтой о том, что ушло…
И она даже говорила это «да»…и горько сожалела о том, потому что душа кричала: «Нет, не он…!»
И снова был трудный разговор о том, что невозможно рассказать, объяснить…
О том, что двум людям может быть просто хорошо быть иногда рядом, чисто и спокойно… и не стоит портить хорошее, чтоб попробовать достичь лучшего… Недостижимого.

Никому невозможно было это объяснить…
Потому что – любой из них был Неблизок.
Не Он…
И сожаление о том, что не Он, а другой человек идет сейчас рядом, заглядывая к ней в глаза, сжигало душу…

Нет…от Него уйти было невозможно.
Никогда… Как от себя.

Ольга стояла у окна, глядя на темные невские волны, ветер с залива нес воду в реку и из открытой форточки пахло водорослями и морем.
Она теперь часто стояла так, смотрела на воду, думала…
«…Одиночество…Оно уютно обволакивает своей пеленой молчания, тишины, внутреннего покоя, и ты наконец, слышишь в тишине движения души своей…
Все, что заглушалось прежде громкими голосами друзей и недрузей, близких и неблизких…
В этой уютной тишине возвращаются тени былого, счастливые мелодии – те, что были дороги сердцу и давно, казалось, ушли в прошлое.
Приходят тихие голоса былого – ушедших любимых, воспоминаний о минувшем и невозвратимом счастье…
Одиночество – тоже счастье, как бы об этом ни думали, ни говорили.
Человек такое уж существо, что на самом деле никогда не остается один…даже наедине с самим собой. И, жалуясь на одиночество, на самом деле видит и чувствует более, чем в толпе друзей, бездумной, шумной болтовне, музыке для фона…

Знаете ли, как окутывает Одиночество своей мягкой тишиной, друг мой…
И Вы возвращаетесь ко мне…
Тихим летним дождем, и хочется плакать от щемящего чувства – счастья, что вот сейчас вы снова рядом…
И я чувствую вашу улыбку, прикосновение губ в дождевой завесе, и нежные слова – в перестуке капель по листьям большого клена под моим окном…

Душа моя…
Одиночество – лишь возможность снова побыть с вами наедине…
Поговорить с вами о былом, и о том, что будет.
Искать и найти вашу улыбку – отчаянную, светлую, отбрасывающую все сомнения и колебания прочь, как дуновением ветра сейчас раскидало все облака, затянувшие небо, и в темной синеве засветила мне навстречу звезда…»

Ольга не могла привыкнуть к ежемесячным походам на почту за пенсией, очереди стариков к окошку, их любопытным взглядам и расспросам – простодушным, доброжелательным, и все же – трудно было говорить о своей болезни. И выслушивать сочувственные слова.

Надо было искать работу, но какую?
В НИИ, где она работала прежде, вернуться было невозможно: правая рука все еще не слушалась, писать и работать с компьютером она не могла. Да и врачи запрещали категорически.
Ольга в свое время закончила еще и педагогический Вуз, но она никогда не работала учителем, и совсем не была уверена, что это у нее получится.
В районном отделе образования ей сказали: надо идти на курсы усовершенствования в Педагогический институт, курсы полугодичные, это будет подтверждением квалификации.
« Да и язык освежите», – весело сказала молодая женщина, разглядывая ее документы, – «У Вас же английский, так?»
Все так, но полгода учебы, когда и писать пока еще трудно… Но жаловаться Ольга не привыкла: « Да, спасибо, давайте направление».
«Ваше место работы?» – спросила женщина, заполняя анкету. Ольга молча протянула справку об инвалидности.
Женщина в замешательстве подняла глаза: « А как же Вы? Сможете?» «Смогу. Мне это очень необходимо», – горько усмехнулась Ольга.

Выйдя из учреждения, она думала: « Вот, снова ввязалась в авантюру. Смогу-то смогу, но как…Что из всего этого выйдет…?»
Потом пришло уже знакомое упрямство: выдержу. В который раз – все выдержу. И она заставляла себя ходить еще и еще, и училась писать непослушной рукой, стараясь ровно выводить буквы.
Впоследствии ей стали часто говорить, что у нее красивый почерк. И она улыбалась, вспоминая, почему именно он стал красивым…

А потом…Наверное, главное в жизни – начать что-то делать.И это становится той точкой опоры, от которой можно уже жить и бороться.
Потом были курсы усовершествования в педагогическом институте, и работа преподавателем английского и эстетики – странное сочетание, навязанное завучем новому работнику, в третьеразрядном ПТУ недалеко от дома – это было главным достоинством новой работы.
Где на уроках ее 17-18 мальчишки пили дешевое красное вино из-под парты и курили. И, не стесняясь, разговаривали о чем-то своем, совершенно не обращая на нее внимания. Впрочем, она заходила в соседние классы к коллегам, – там было то же самое. Учительница литературы рассказывала что-то, не слыша себя саму. И писала мелом на доске: “Стилаш…”
Ольга не выдержала, спросила: « А что это значит, о чем Вы говорите?»
Оказалось, слово означало: “Стеллаж”. Видимо, у Ольги было такое изумленное лицо, что коллега посмотрела внимательно на доску, и сказала: « Да, они меня своими криками сбивают, конечно, я забыла еще одно «Л»…»

Это и были ее первые дни на новом поприще…
Ко многому надо было еще привыкнуть…
Даже к вечеринке ко Дню учителя, где на столах, наспех накрытых в учительской, стояли двухлитровые бутылки с Кока-колой. Но, когда она налила себе коричневой и, почему-то, не пенящейся жидкости, и пригубила, то задохнувшись, резко поставила стакан на стол: это был самогон, подкрашенный кофе…Его пили из этих вот двухлитровых бутылей, наливая в чайные стаканы…
И ее новые коллеги засмеялись, глядя на ее потрясенное лицо.
Слава Богу, удалось сбежать от развеселившихся сотрудников, отговорившись плохим самочувствием: наконец-то, ее болезнь помогала ей в трудной ситуации…

Она шла домой по мосту через Неву – и ей хотелось плакать:все было не то, не так…
Это была совсем другая жизнь, другие люди, и ей было так трудно в ней…в этой другой жизни…Так одиноко!
Ребята по-прежнему не слушали ее, и то, что они не слушали и других учителей, было слабым утешением. А что делать – она не знала…

И вот, однажды, наверное, от отчаяния, она начала им рассказывать о Сократе и Платоне, о Диогене. О школах философов, об их теориях. О вещах, совершенно не имеющих отношения к ее предмету.
Как они слушали! Казалось, какое дело было этим мальчишкам из неблагополучных семей, даже и детских книг-то толком не читавших, до древних философов и их теорий, их школ…

Однако, уже через несколько дней, стихийные споры удалось организовать в диспуты на уроках, и, обмотавшись принесенными из дому простынями, остро пахнущие лавровым листом от самостоятельно изготовленных венков на головах, эти самые мальчишки смело перекраивали старые философские истины на современный лад, с пеной у рта спорили, важны ли жизненные блага или разумнее быть аскетом. И что же такое аскет в современном мире.

И все.
Плотина была прорвана, Ольге приносили свои стихи, делились тайнами, советовались.
Ее тронуло до слез, когда после спора о современной музыке, они принесли ей послушать какой-то альбом с не очень цензурными песнями, но после первой же песни выключили магнитофон и сказали: «Нет, Вам это слушать не надо, это нехорошо.»
Они – ОНИ! – оберегали ее от грязи, которую часто видели у себя дома…
Они отвечали ей на доверие и уважение.
И Ольга чувствовала, что никогда еще она не получала такой полной отдачи и радости от своей работы.
Она давала им какие-то немыслимые тесты, делала опросники и анкеты – все, что заставляло этих ребят думать самим, без подсказок. И с удивлением и радостью видела, как открывались светлые и умные глаза ребят из-под модных или «блатных» челок…

Жизнь продолжалась, и Отдавать – оказалось гораздо более благодарным делом, нежели зарабатывать очередные деньги в бизнесе, не успевая разглядеть и заметить людей, да и саму Жизнь, кипящую вокруг.