Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы”. Окончание

last_cigar.jpg

Через несколько месяцев она получила письмо от человека, который тогда вез ее в аэропорт.

Здравствуйтe!
Пишу чтоб обьяснить.
У него был рак.
Он умереть должен был раньше. Но не дался тогда.
Так вас любил…
Боролся, как зверь. Он был очень сильный, руки ломал врагам.
А когда почуял, что все – он уехал.
Врачи сказали, что обратно уже нет пути. Он спросил, сколько ему осталось. Ему сказали, месяц или чуть больше. Тогда он решил уйти.
Как ему сил хватило доехать до океана – я удивлялся только. Худой был как щепка. Не ел ничего.
Ему сказали, что его опухоль даст паралич дыхания. Я был с ним.
А чтоб вы знали – он сидел на берегу океана, с бутылкой рому. Чтобы не было болей в голове. Они его больше всего мучали. Ждал. Песню пел, про вас.
ПРО СОЛНЫШКО. Tам было: « Сол, сол…»… Громко так пел.
А потом перестал дышать. Он мне сказал, чтоб я не вызывал никого – не хотел стать, как он сказал, живым трупом.
Он велел вам сказать – чтоб жила…
Без него плохо, но надо дальше жить, пока оно живется, как он говорил часто.
Вот главное есть жить – и вам завещано долго жить.

Спасибо вам за то, что его помните. Человек живой, пока его помнят – это он так говорил.
Живите, Солнышко! Так надо. Вы его помните, я. Чем больше его помнить будут, тем лучше ему там будет. Так говорят…

Может, я плохо сказал что – извините…

Окончание

Нет, не может Человек так просто уйти, в никуда, и с ним – Любовь, Нежность…
Теплым ветром Вы возвращаетесь ко мне, каплями мелкого дождика на губах, листком, упавшим на волосы…запахом прелой травы и осени…
Времени нашей встречи.

leaf.jpg

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 17

g397721_upload_397721.jpg

Прошло два года.

Саграда Фамилия…
Барселона.
Каждое слово звучало, словно звон металла…
Ольга стояла наверху, у ограды, смотрела на город…
Это то место, о котором он часто ей рассказывал, где он любил бывать…

“…Я вообще люблю эти прогулки. В это время уже тихо, местное население потихоньку расходится по домам, бары, полны народу примерно до пол-одиннадцатого – все смотрят футбол, предпочитая делать это в баре, коллективно.
И наступает, наконец, тишина, которую я люблю больше всего на свете.
Только здесь я понял, насколько тяжело и напряжно жить в мегаполисе, в каменных джунглях, коим является наш с вами Питер. Теперь даже Барселона для меня – большой город. Я иногда залезаю на Саграда Фамилиа – бессмертное творение Гауди. Я боюсь высоты, но с Саграда Фамилиа такой красивый вид, что не удержаться.
Вход стоит 8 евро, но я использую свое служебное положение и залезаю по винтовой лестнице, показавши пропуск – мою пресс-карту. И смотрю, смотрю, смотрю
…”

Город лежал внизу, в легком мареве лета, жаркого испанского лета…
Его лета…
Без него…
У нее было такое чувство, словно его рука легла на плечи, обняла…теплым ветерком его дыхание тронуло легкие волосы на ее виске…
Его голос…
– Душа моя…
Ольга встряхнула головой, отгоняя наваждение…
Но голос прозвучал снова: «Душа моя…»
Она резко обернулась…Перед ней стоял высокий худощавый человек, в джинсах и футболке, обтягивающей крепкие плечи. Он чуть сутулился, волосы казались стальными от густой проседи…и темные очки не могли скрыть усталых морщинок вокруг глаз…

Улыбка сбежала с его губ, как только он услышал ее слова: «Как Вы посмели…»
Она твердо, гневно смотрела в его глаза…и он побледнел под ее взглядом.
Он понял… и незачем было задавать вопросы…
Да, он понял: как трудно было ей простить месяцы неизвестности, сочувственных слов друзей…бессонных ночей, молитв и слез…тех страшных дней, когда она его уже, казалось, потеряла навсегда…

Они так и стояли: глаза в глаза…Все было в них.
Его сила…и ее.
Он не знал, не понимал, не ожидал, что найдет в ней эту силу…и сейчас запоздалое сожаление сжигало его душу: не понял, не узнал…отпустил…
-…Мне…уйти? Да, конечно. Простите….
Еще более ссyтулившись, он пошел прочь…
И все-таки…Она окликнула его.
– Останьтесь…

Она пробыла 3 дня в Барселоне.
Как он устроил свои дела, как мог он с раннего утра и до ночи..и снова до утра быть с ней – она не спрашивала, а он не сказал.
Он похудел за эти дни, темные тени пролегли под глазами, но лицо его светилось счастьем.
«Бред….Ах, какой бред…, – думала она. – Что, зачем все это, откуда…»
Голова кружилась, оттого, что все это было Невозможно!
Что встречи не могло быть! И она случилась…
И снова – рука касалась его руки. Твердой, сухой даже в эту иссушающую июльскую жару… Взгляд – и они снова вместе…

Они не говорили о прошлом.
Она не спросила ни слова ни о том, что произошло тогда…в апреле…Ни о том, где он был. Ни даже – любит ли он…
И он не сказал ни слова об этом.
Они вообще мало говорили. Самые необходимые вещи, не более.
Не было нужды говорить, облекать в слова… Не хотелось спрашивать.
Она привыкла никогда не задавать вопросов: захочет – расскажет сам, не захочет…ну что ж, так тому быть. Она понимала многое просто по обрывкам слов и фраз, догадывалась о его жизни и видела более, чем он на самом деле ожидал…Но никогда не говорила ему о том. Незачем. Их соединяло другое…

Ольга всегда ненавидела эти, так называемые, «выяснения отношений», когда произносится так много лишних, ненужных слов, когда, как это всегда бывает, один из двоих чувствует себя обиженным, требует сатисфакции, покаЯнных слов.
Требует, чтоб потоком легко приходящих, мало значащих фраз, обида, недоразумение были залиты, как сиропом…и тогда оба увязнут в липких словах чужой, кем-то придуманной нежности…
Потому что, Нежность – немногословна. Она – в глазах…в движении души…
В осторожности сильной руки, касающейся ее кожи…бережности прикосновений и взглядов….

Она была благодарна ему за это молчание.
За отклик сердцу сердца…

Последняя ночь была …странной. Они оба не хотели спать этой южной ночью, когда на улицах, словно в праздник, толпы народа – веселого, беспечного. Все – и местные и туристы – были беспечны в эти душные ночи с полыхающими зарницами и запахом непрошедшего дождя.

Ресторанчик, в который он привез ее, проплутав в машине по многим темным улочкам, был полон. Туристов там было мало, в основном, местные черноволосые, чернозагорелые и громкоголосые люди, к каждому вновь пришедшему обращавшиеся, как к вновь обретенному другу – с громкими возгласами и смехом.

Ольга смутилась было, войдя в зал. Все ей казались здесь его родственниками или близкими друзьями, и он отвечал им с такой же широкой улыбкой, смехом, шутками, обнимал каких-то людей, выходивших к ним навстречу, что-то говорил о ней, крепко сжимая ее плечи. И ей тоже улыбались, подвигали стул, усаживали, стакан с рубиновым вином, густым и тягучим, вдруг оказался в ее руке, и кто-то кивал, показывая, что это очень вкусно…
Музыканты играли что-то южное, хмельное, кружащее голову.
Он сидел рядом, улыбался ей глазами, ободряюще кивал и поднимал бокал, показывая, что пьет за ее здоровье.
Сквозь табачный дым и крепкий, словно осязаемый, запах каких-то белых южных цветов, заглядывавших в окна, она смотрела на группу музыкантов на крохотной эстраде, и даже не удивилась, когда он поднялся к ним, взял у одного гитару и запел, глядя на нее….Что-то нежное и страстное, так, что замолкли голоса сидевших за столиками…
Все слушали, и смотрели на нее…
Внезапно к ней подошел какой-то мужчина, молодой, с очень черными кудрями, падавшими на обтянутые яркой рубашкой плечи. Протянул руку, она подала свою, не совсем понимая, чего же он хочет от нее.
Он вывел ее на середину зала и кивнул музыкантам. Она попыталась вырваться, объясняя на английском, что не умеет это танцевать, не может. Но все было бесполезно, и Сергей улыбаясь, ободряюще кивнул ей с эстрады.

Танец был…странным!
Она так и не поняла, что это за танец, вероятно, какой-то местный, национальный. Ее партнер танцевал прекрасно, и она просто отдалась воле его рук, движений. Он одним движением руки, тела давал ей понять, что же дальше делать, и ее словно вихрь нес в такт этой хмельной, странной мелодии…Широкая ее юбка развевалась, туфельки – слава Богу, надела на удобном каблучке, – промелькнула мысль, – переступали в такт мелодии, которую играл ей он…

Сумасшедший танец закончился с последним аккордом и люди вскочили с мест, аплодируя, свистели, кричали.. Голова у нее кружилась, и она с трудом, опираясь на руку своего недавнего партнера по танцу, едва добралась до столика, где ей тотчас же сунули в руку стакан с вином. А молодой человек картинно поклонился…и протянул ей красную до черноты розу…
Сергей улыбнулся, перехватил цветок и поцеловал ей руки…
– Вы танцевали, как огонь…, – сказал он. – И я пью за Огонь! За Вас!

До утра уже было совсем невозможно понять, где явь, где сон…
И с восходом солнца, когда оба оделись, уложили вещи, не наступило отрезвление…
Он не поехал провожать ее в аэропорт. И она не спросила, почему.
Оба не сказали ни слова о новой встрече, о письмах. Не обменялись адресами или телефонами….
Это было не нужно.
Оба ЗНАЛИ, что встреча – Будет!
Так же, как случилась вот эта….
Без договоренностей, без суеты, без слов и просьб…
Поцелуй пах вчерашним вином и чадом минувшей ночи…

Водитель машины улыбался, провожая ее к самолетам.
“Не тревожьтесь”, – вдруг сказал он по-русски. – “Он вас найдет. Он так сказал.
А значит, сделает. Он всегда выполняет свои обещания. Это все знают…
Доброго пути, Солнышко!”
Ольга ошеломленно повернулась к нему: « Но откуда вы…?»
– Все его друзья знают Вас, и песни, которые он так часто поет, сидя на берегу – о Солнышке. Сол, сол…- по-испански.
Доброго вам пути!

«Спасибо, – шепнула она, едва удерживая слезы, – Спасибо! Берегите его, пожалуйста…»

И быстрым шагом пошла за стойку таможенного зала…

Это была последняя встреча.
Никто не знал, не мог знать, кроме Него.
Сергея.
А он берег ее…от себя, от своих сложностей, бед, от своей беспомощности, болезни своей, от которой было уже не спастись….
Он не мог, не хотел, чтоб она видела его уход…и испытала то отчаяние, которое он так хорошо помнил…когда невозможно удержать близкого человека..ни любовью, ни даже своею жизнью…

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 16

oynejbptpg.jpg

…Ну вот душа моя, я снова здесь!
Я спер ключи и сел за компьютер, что у доктора, послал 2 картины. Обе вам. Одна – это про домик. Но не в темном лесу, а на солнце, то ли кубинском, то ли на украинском.
Вторая – это что я видел. 2 дня тому… Написал обе нынче утром, пользуясь обеими (ну, больше левой) 🙂 руками.
Вот и я теперь между 2 этих картин. Одна – к жизни. Вторая – к тому, что люди зовут небытие…
Ко второй не хочу. Чем и как я их намалевал – другая история…
Целую нежно.

——————————–
Душа моя,
Это очень…как же сказать…интимная картина, она о нас с вами…
И для нас с вами.
Она – как та, другая, Африканская, о нежности, глубокой и всепоглощающей…
Знаете ли Вы, душа моя, что последние картины Ваши – они все о Любви?
Что бы ни было в них, даже отчаяние – но – о любви…
И я так счастлива, так горда тем, что Вы ТАК меня любите…
Как?
Как Вы мне рассказали в ваших картинах…

А что касается второй картины…нет, мой друг…уже не страшно.
Не знаю, как мне вам это об’яснить, но вот сейчас, в этот раз – нет
такой мучительной тревоги за вас, как прежде.
Словно знаю – вы выдержите.
Будет трудно – но вы сможете. Пройдете.
Вот…не знаю, как и рассказать вам. Понимаете ли?

И еще…
Я жду Вас в нашем с Вами домике у светлой дороги!
Жду, когда бы Вы ни пришли…
И помните – Вы обещали!

Как же бесконечно мне хочется вам писать, говорить с Вами, слушать Вас…
И как же трудно с Вами расстаться…даже ненадолго.
Помните, душа моя – я никогда не отступлюсь, не отпущу Вас, не оставлю…
Я с Вами – на все и всегда.
Да спасет Вас Любовь моя!
————————————

Здравствуйте, душа моя!

Рад что вам понравилась картина. Рад что вам понравилось. Рад что есть вы…
На самом деле, умирать совсем не страшно. Раз – и ты уже ничего не чувствуешь. Только темнота и тишина.
Но так не хочется, так не надо умирать… Там все-таки темно и очень страшно…

Потому я рад. что есть вы. Что вам понравилось.
И так не хочетса испытать это все еше раз…
А мне сказали, чтобы я был готов. Ко всему. И даже привели местного попа. Он поговорил со мною о Боге, мы выкурили по сигаре и выпили по стакану духовитого коричневого рому. Затем он сунул мне распятие для поцелуя и удалилса.
Меня же на эту ночь переводят в интенсивную.
Если что – вам напишут. Друзья знают пароль к почте.
Целую нежно.
Будьте. Всегда.

———————————–

Больше писем не было….
Она ждала его каждую минуту, узнавала в каждом прохожем, каждый звонок в дверь,по телефону заставлял ее вздрагивать…
Словно из ниоткуда возник этот близкий, чудесный, чужой человек, и исчез так же внезапно, как появился в ее жизни.

Она ходила на работу, иногда – в театр или в филармонию. Просто гуляла по улицам с подругой. Смеялась, разговаривала, ходила к кому-то в гости и звала подруг к себе.
Жила обычной жизнью, как и прежде.
Словно ничего не было…
Вот только …мертвая тишина застыла в ее душе… И иногда она замирала и прислушивалась к это самой тихой пустоте внутри…

novyj-domik.jpg

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 15

afrstrast.jpg

И снова был зал аэропорта, и снова она ждала его…
Как всегда, как много раз ждала – дома, у телефона, у экрана компьютера, на всех углах и перекрестках – она ждала его и его одного узнавала во всех встречных…и разочарованно отводила взгляд – снова не Он…

Но сегодня он прилетал – пусть на несколько дней всего, пусть снова – безликий гостиничный номер и чужой город, с чужим языком…и все равно – все было так чудесно, так счастливо: Он…

Самолет приземлился, как было указано на табло. Потоком потянулись пассажиры, и она с радостным волнением вглядывалась в лица проходящих…
Нет, нет…через полчаса она начала тревожиться, не случилось ли чего…
Но, что могло быть, если он послал ей сообщение: «Приземлились благополучно, целую нежно…»

Через полтора часа она уже нервно ходила по залу, туда и обратно, не зная, что лучше предпринять. Его телефон не отвечал, и и она старалась отoгнать самые страшные мысли, почему…

И наконец – звонок: « Солнышко, простите, я на таможне, задержали, документы неправильно оформлены. Не знаю, сколько это продлится, меня хотят отправить обратно сейчас же, но рейсов нет до утра. Я сказал, что Вы меня встречаете, и что я без переводчика не справлюсь. Кроме того, пожаловался на сердце…словом, я передам сейчас трубку таможеннику, он Вам все скажет».

Ольга ошеломленно промолвила: «Конечно», и тут же в трубке послышалась английская речь: « Мадам, Вы ожидаете Вашего друга в зале встречающих? Вы можете перевести ему необходимые бумаги, Вы владеете английским? Он сказал, Вы – его переводчик? Сейчас уже поздно, и наш штатный переводчик сможет приехать только к утру.»
«Да, конечно» , – воскликнула Ольга, – «Да, разумеется, я могу помочь, у меня с собой удостоверение присяжного переводчика.»
«Очень хорошо, тогда пройдите в зал таможенного контроля, у двери Вас встретит полицейский и проводит.»
Ольга поспешила к указанной двери, где ее уже ждал молодой парень в униформе.
Запыхавшись, она сбивчиво проговорила: «Мне сказали, я могу подойти сюда…Я переводчик, мой друг там…».
«Да, да, я знаю, пожалуйста, пройдите в зал контроля», – приветливо улыбнулся полицейский, пропуская ее в приоткрытую дверь с надписью «Служебный вход».

Она вошла в пустынный, полутемный сейчaс зал, невольно оглянувшись на своего провожатого, а где же…
Сергей сидел у стены на стульях, лицо его было совершенно измученным и бледным…
Она, себя не помня, кинулась к нему.
Сергей поднялся к ней навстречу… «Солнышко, простите, такой я уж ..несуразный, даже прилететь к Вам по-человечески не смог…»…и замолчал, увидев ее глаза, в которых стояли слезы….
Ольга даже не смогла поднять рук, чтоб обнять его – такая навалилась слабость: только сейчас она осознала, в каком напряжении находилась последние несколько часов, переходя от надежды увидеть его…к отчаянию, что его не пустят и они снова должны будут ждать…Сколько – Бог весть…
В сумасшедшем и нежном порыве она прижалась к его лбу виском … и почувствовала, как щека стала влажной…
«Душа моя…», – шептала она, словно в забытьи…, – «Душа моя…я здесь, с Вами, мы свиделись…И теперь уже все нестрашно – потому что, рядом…»

Наверное, они так долго стояли, потому что полицейский застенчиво кашлянул рядом, напомнив о себе.
Она поцеловала Сергея и обернулась. « Это Ваш друг, Вы подтверждате?»
«Да, конечно, пойдемте, покажите, что надо перевести, и вообще, в чем причина, почему он задержан здесь?», – заговорила Ольга все еще севшим, низким голосом.

У стойки, где сидели два таможенника и полицейский, ей рассказали, что у него почти истек срок действия паспорта, а с таким документом путешествовать нельзя, не позволяется въезд в страну. И составлен по этому поводу протокол, а утром господин должен улететь обратно. И они – полицейские, очень извиняются, потому что это недоразумение не могло случиться, если б работники аэропорта вылета и сотрудники компании, которой он летел, обратили внимание на это обстоятельство.
Потому господина обратно отправит эта компания бесплатно, с извинениями за неудобство. Хотя господин и сам должен был заметить, что ему пора поменять документ. Так что здесь и его вина.

«Но составленный протокол и это недоразумение не будет ли иметь каких-то последствий для его дальнейших перемещений по миру?» – спросила Ольга нетерпеливо.
«Нет, все в порядке, мы видим, что произошло недоразумение, и Ваш друг неумышленно нарушил правила», – сказал таможенник. – « Но вот до утра ему придется посидеть у нас в зале ожидания, там есть комфортабельные кресла, чтоб отдохнуть, открыт ресторан. Утром же его отправят обратно, надо будет только подойти к стойке авиакомпании».
«Так, спасибо, но мой друг имеет серьезные проблемы с сердцем, я очень беспокоюсь, как он проведет такую тяжелую ночь здесь, один, к тому же, не умея объясниться на чужом языке. Да, и как он объяснится с сотрудниками авиакомпании? Ваш переводчик не приедет раньше 8-9, так? А вылет планируется ранее? Возможно, я могу остаться с ним?» – взволнованно спросила Ольга.
« Хорошо, мы сейчас позвоним руководству, возможно, будет сделано исключение, и Вам позволят побыть с ним до утра и помочь ему оформить обратный билет. Ваши документы, пожалуйста», – полицейский был вежлив и терпелив.
Ольга отдала ему свои документы и они с Сергеем присели в углу огромного зала.

Наконец он мог взять ее руки в свои…
«Солнышко мое…как я рад! Даже сейчас…Главное – Вы рядом, со мной…», – сказал Сергей и глаза его сияли нежностью и лаской.
« Но Вы поняли? Это недоразумение просто, и может быть, мне позволят побыть с Вами до утра…»
« Да, да…я понял. Я же знал, что там уже почти просрочена дата, просто не было времени идти за другим документом, а иначе я бы не успел прилететь к Вам, Солнышко…Ну и решил – рискну! А вдруг…! И видите – получилось. Правда, не совсем так, как хотелось», – засмеялся Сергей.
« Мой милый, мой сумасшедший, отчаянный мальчишка….», – улыбнулась сквозь слезы Ольга, – « Ведь только Вы могли решиться на такую авантюру. И все равно, я так счастлива: ведь думала, что уже не смогу Вас увидеть!»

Полицейский окликнул ее: мадам разрешили – в виде особого исключения – остаться до утра в зале ожидания с ее другом, помочь ему получить билет и сесть в самолет, улетающий рано утром. После чего она должна будет подойти в полицейский пункт, где ее проводят к выходу. « Из зоны таможенного контроля Вас просто так не выпустят», – уже совсем по-свойски улыбался полицейский.

Ночь была…сумасшедшей. Нереальной. Невозможной.
В зале отлета никого не было, кроме семьи каких-то японцев, с маленьким ребенком, которые ходили туда и обратно, непонятно, почему. Несколько служащих в униформе пили кофе в маленьком кафе у стойки, смеясь и комментируя последние новости по работавшему тут же телевизору. Все остальное пространство огромного зала было совершенно пустым. Темнели закрытые стеклянные коробки магазинчиков. Многочисленные кафе погасили огни и высокие табуреты у стоек выглядели какими-то странными, словно восточные божки, которых просто не успели доделать.
Ольга и Сергей ходили по всем огромным залам, за стеклами виднелись притихшие самолеты, на стоянке никого не было. Даже радио не работало, не слышалось привычных объявлений.
Спящий аэропорт…
Фантастическое, странное зрелище…

Они прошли до самого последнего зала посадки, где было уже совсем темно, и только горшки со свисающими растениями вдоль прохода оживляли немного мрачность голых и пустынных переходов, с замершими лентами эскалаторов.
Время то времени Ольга прислонялась к его плечу виском, вдыхала запах его одежды, дымок сигареты…И была счастлива…
Здесь, у застывших лент контроля, он притянул ее к себе – неожиданно и резко. Прижал так, что она услышала стук его сердца… «Солнышко…Как же я соскучился о Вас…», – горячо, нежно прошептал он… Они целовались до тех пор, пока не закружилась голова…И Ольга, чувствуя его растущее напряжение, страсть, отрезвляла его тихим смехом, отстраняясь, дразнила, что он совсем оцарапал ей щеки жесткой бородой: у нее и впрямь, была тонкая и нежная кожа…Он сердился – и смеялся вместе с ней….

Не нужно было ничего объяснять в эту – на самом деле – сумасшедшую ночь.
Волшебную.
Когда получилось даже невозможное – суровые стражи порядка позволили им побыть вместе целую долгую – короткую ночь!
А утром – да, он улетел, и уже знакомые парни на таможне сочувственно смотрели на ее осунувшееся, заплаканное лицо…

Но это утром…А пока все еще длилась эта ночь, и казалось, ей конца не будет…
И не хотелось, чтоб она заканчивалась…
Пьяные и шалые, они бегали друг за другом вокруг развесистых пальм, странных скульптур, которых много было в этом аэропорту – сидящий на полу человек, сделанный из металла, семья пятнистых, огромных – под потолок – жирафов: папа, мама и жирафенок – всего-то метров в 5 ростом. Почему-то к лестнице надо было проходить между их ногами, и каждый раз Ольга с Сергеем принимались смеяться, что «путь к самолетам лежит под брюхом жирафов».

Они что-то ели в открытом кафе, и служашие улыбались им, как своим.
Видимо, их история уже была известна, потому что проходяшие мимо полицейские всякий раз улыбались и махали рукой.
И Ольга приподнималась с низкого диванчика и махала им в ответ, а Сергей смеялся, что вот – даже полицейских ей удалось очаровать…
Как же он был близок…так, что сердце щемило! Только он умел так открыто смеяться, запрокидывая голову, так что невозможно было удержаться и не рассмеяться вместе с ним…Ее руки лежали в его твердых ладонях, и это тоже была – близость…
И эта ночь была, как подарок…

И все же – утро наступило неожиданно…
Начали объявлять прибытие самолетов, пришли пассажиры, которые летели ранними рейсами, стали открываться кафе и ресторанчики, спеша накормить первых клиентов. Открылись витрины магазинчиков, появились девушки в униформе за стойками авиакомпаний…
Пора было прощаться….

Она проводила его почти до самого трапа самолета – ей позволил толстый таможенник, которому она сказала, что нет, она не летит, а вот провожает друга, с которым случилась такая вот неприятность. Среди толпы пассажиров, торопящихся на посадку, Сергей обнял ее, положив ладонь ей на затылок, запутался пальцами в мягких завитках светлых волос…и прижался к ней губами так крепко, словно последний глоток любви хотел испить из ее губ…навсегда…..!
Уходя, он прижал ладонь к разделившему их стеклу…Она положила свою руку – и словно еще смогла почувствовать его тепло…
Ей показалось…или на самом деле в глазах его блеснули слезы?
Но он быстро отвернулся и ушел…не оглядываясь…

Вот и все…
Она постояла несколько минут, глядя вслед ушедшим пассажирам, пока давешний таможенник не спросил ее, устала ли она за ночь. Ольга что-то ответила с привычной улыбкой. Которая, видимо, не получилась, потому что он посмотрел на нее сочувственно, и сказал, что ей надо выспаться.
Все было добры с ней, и тот полицейский, что проводил ее к выходу и пожелал доброго дня…

Ольга вернулась в отель, упала на кровать в комнате, которая ждала их двоих…
Не было сил даже на слезы…
Сергей улетел, через два дня его ждала очередная операция… Вот почему он так отчаянно рванулся к ней сейчас, забыв про просроченные документы…
Как всегда – он думал о Ней….

И снова – был дом, компьютер, телефон – и долгожданное известие о нем: выдержал!
Он снова – все выдержал…
И передал ей то, что говорил всегда: « Солнышко, я все выдержу, ради Нас! А остальное Вы знаете…»

Бессонные ночи, тревоги, постоянный страх за него – вот чем обернулась эта любовь для нее…
И все же – Ольга не жалела ни об одной минуте. Ни о чем.
Все рядом с ним было Счастьем. Огромным, необыкновенным.
К которому невозможно привыкнуть.
И она сама была другой рядом с ним – лучше, смелее. Рядом с ним было так просторно, так светло жить, все было только чистым и светлым. И не могло быть теней в их настоящем и придуманном мире.
Который Сергей нарисовал для них двоих.

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 14

pain1.jpg

…Вот и побывал я там. В том самом коридоре, где виден, как
рассказывают, свет в конце тоннеля.

Неправда все это. Нет там света. Там темно и холодно. Коридор,
правда, есть, но конца ему не видно.
А ты как-будто видишь себя со стороны. Ты чувствуешь, как
отделяешься от своей многогрешной телесной оболочки, и летишь
куда-то, в неизвестность, во мрак. Говорят, что это бывает от
недостатка кислорода. Может быть.

А может быть это там, оно существует?
И мы просто не знаем об этом?
Не знаю, не знаю…
Было, как во сне. Сначала участился пульс, потом
похолодели руки и ноги, а потом стало темно.
Как будто, на мгновение.
Но за это мгновение пролетела передо мною почти вся моя жизнь,
словно кинопленка, пущенная на максимальную скорость.
Но с поразительной ясностью. Как на телевизоре. Высокой четкости.
А потом все прошло.
И я снова оказался здесь. И, словно не было ничего этого – ни коридора, ни кинопленки, ни оглушающего и всепоглощающего страха.

Я посмотрел в окно. Шел дождик. Противный, мелкий и холодный.
Но я рад был этому дождику. И этой мерзкой погоде за окном. И всему-всему.
Потому, что здесь, на этой земле, намного лучше, чем там.
Где ее нет. И упаси Господь кого-нибудь отправляться туда раньше положенного
срока.
Нельзя. Не надо.
Здесь, при всей, кажущейся порою преотвратительности процесса жизни, лучше.
Здесь не страшно. Страшно там, в неведомой нам реальности (или нереальности, и все это выдумки медиков?).

Живите, люди! Радуйтесь жизни. Радуйтесь каждому прожитому дню и
часу, каким бы бесполезным и безнадежным он не казался.
Я знаю, что говорю. Я был там. Мгновение. Но его было достаточно,
чтобы понять, как же хорошо быть живым…

Перечитываю ваши письма. Я не Станиславский. И даже не Немирович, тем более
Данченко. Я Верю. Верю каждому вашему слову. Потому, что это – Вы.
Я буду теперь послушный и кроткий, как ягненок с Арагонских пастбищ. Ибо мне
надобно теперь себя блюсти. Для Вас.

Чувствую себя я ну совсем безобразно. Помимо головы, замучила аритмия.
Она, собственно, и не прошла окончательно – теперь это навсегда.
Ем таблетки, хотя больше хочется добрый глоток коньяку (кстати, при резких падениях давления помогает, а оно у меня скачет, как конь на родео…).
Равно как и душевное состояние оставляет желать лучшего.
Радуют ваши письма. Читаю их, и словно разговариваю с вами, вот так запросто, словно сидим мы не за сотни километров, а на скамеечке в парке, где падают листья и светит закатное солнце.
Как тогда, помните? В ночном Летнем Саду…
А на деревьях птицы, сидят и слушают. Вместе с нами. Слушают тишину.
Вы знаете – я люблю слушать тишину.
В ней, в тишине, можно услышать все, что хочешь, особенно, если это настояшая тишина. Наполненная неведомыми звуками, шорохами, плеском волн…
Ох, как же хочется этого плеска волн! Да вот незадача – мне далеко от дома нельзя.
А море – оно далеко от дома, хотя дойти до него можно и пешком.
Выходы на улицу для меня проблема. Ибо от хождения у меня кружится голова и скачет давление. И одышка… Я уже писал вам, что я – настоящая развалина.
Так вот, я еше большая развалина, чем я думал. Я даже не могу один выйти и поиграть с собачкой, что очень мне нравится.
Посему веду я сидяче-лежачий образ жизни. Сижу, когда работаю и лежу, когда не работаю.
—————————————-

…Дорогой мой друг!
Я очень волнуюсь за вас, и только молю Бога, чтоб вам стало хоть немного полегче…
И всегда помните о том, что у вас есть я…
На все. И вы знаете это.
Я буду с вами рядом, только позовите.
На час, на минуту. На год.
Я БУДУ с вами, когда скажете.
И знайте: я не дам вам уйти, не отдам никакой болезни.
Не отпущу.
Обещаю…
Да спасет вас Любовь моя!
—————————————-

…Аууу!
Мне сложно так вот кричать через пространство.
Но я прокричу, хоть мне и нельзя:

Я ЛЮБЛЮ ВАС!!!!!
—————————————-

…Мой любимый…
Всей душой за день разных, и неприятных подчас, и унизительных,
случается, впечатлений жизни, всей моей душой я припадаю к вам…к
чистоте Вашего сердца и души. К Вашей силе, к Вашей нежности.
И легче становится жить и проходить через все трудности ежедневной жизни.
Душа моя…как же я благодарна Вам за то, что Вы – есть в моей жизни.
И я знаю, Знаю! теперь, что и как должно быть и что верно и правильно.
Единственно верно – любить Вас.

Ну…не спрашивайте меня, почему я Знаю это.
Просто я знаю.

Потому что от одной мысли о Вас становится легко и тепло на душе и на сердце.
И я уже не боюсь жизни.
Потому что есть – Вы.
Ну не могу я себе вас представить жалующимся на мелкие пакости жизни,
не могу представить, что вы однажды не будете бороться за себя и
близких, что устанете и впадете в депрессию.
Это были бы уже не Вы.
Вы – это вот тот сумасшедший мальчишка, взбирающийся в гору на
мотоцикле.
Это Вы.
Это тот человек, который очнулся в середине операции и запустил себе
сердце, к шоку врачей. Вы – тот отчаянный человек, о котором мне
говорил Друг.
Это все Вы…

Слава Богу, Вы никогда не изменитесь…
Слава Богу, что Вы – Такой!
И какое же счастье, что я Вас знаю…и Люблю.
Душа моя…прекрасный мой, Сергей….
Моя гордость и счастье…Моя бесконечная радость.
Моя мечта…
Быть рядом с Вами, даже вот так…издали, – это счастье великое.
И я становлюсь другой с вами рядом.
Вы здесь, со мной всегда. Любимый мой, мой хороший человек.
Я так хочу сейчас прижаться к рукам Вашим, лицом, губами…ощутить их
тепло, нежное прикосновение ваших пальцев…Поцеловать ваши ресницы…
Заглянуть в глаза – с любовью и нежностью…
Конечной, отдающей себя навсегда, нежностью последней и такой глубокой любви…
Сергей….моя сумасшедшая Любовь!
Берегите себя, единственный мой, прекрасный мой!
Да хранит вас Любовь моя, где бы вы ни были!
—————————————————

…Здравствуйте!
Все прочел. Держитесь. Надо терпеть.
Я ведь не пишу вам и десятой части того, что происходит у меня, и хорошего в этом, поверьте, мало. Болезнь – она не самое страшное.
Да и не буду вам писать про все это.
Жизнь – она не для того, чтоб вдаваться в эти дурацкие подробности, которых у меня выше крыши, особенно сейчас, после болезни…
Светите, Солнышко!
И я буду радоваться этому свету.
И вообше – марш к зеркалу и улыбнуться самой себе. Ну и мне, если можно.

Будем. Будем драться. Будем жить и радоваться этой самой жизни.
Кстати, душа моя – у меня, кроме вашего фото, ничего нету. Я представляю вас в гневе и хочу нарисовать … ФУРИЮ! Или я не прав? Или вас в хорошем настроении и хочу нарисовать… РОЗУ. С розовыми лепестками. ИЛИ Я НЕПРАВ?
Вы скажите. Я нарисую.
Целую нежно
С.К.
Все остальное – лапша и веники. Раздолбаем.

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 13

tree-of-sadness2022007.jpg

Утром Сергея везли на операцию. Сестричка толкала перед собой кровать, колесики тихо шуршали по гладкому серому линолеуму, мимо картин – подарков местных художников больнице, развешанных на на гладких серых стенах.

Он повернул голову к окну – за стеклом, как в аквариуме, на фоне синего яркого южного неба медленно летела большая белая птица.
“Чайка?” – как сквозь туман, подумал он.
Потом словно что-то вспыхнуло в мозгу: “Откуда тут чайка?!”
Он приподнялся на локте.
Сестричка остановилась:” Вы в порядке?”- озабоченно спросила она. – Что-то не так?”

Нет так было все.
Сама вот эта птица, появившаяся в ранний утренний час…именно сейчас вот.
Вчерашнее письмо, которое передали друзья. О птице.
И снова огнем обожгли слова из ее письма: “Да спасет Вас Любовь моя!”…

Понимая, что это уже бред, чепуха, мистика…он сказал птице за окном, небу, Ей: “Я выдержу! Обещаю! И вернусь…”

Операция длилась 9 часов.
Измученные врачи качали головами: снова – остановка сердца!
Вдруг пациент открыл глаза, рот его искривился…какие-то слова вырвались…хриплые, непонятные…И он, подняв обмотанную проводами руку, крепко стукнул себя в грудную клетку! У всех, кто был в этот момент рядом, замерло дыхание. Такого еще никогда никто не видел…
А он сказал, тиxо, но отчетливо: “Все будет Ок!”
Глаза пациента закрылись…
А приборы показывали: сердце работает нормально!
Ошеломленные врачи закончили операцию.
Пациента отвезли в реанимацию. Он спал, сердце работало ровно.

Уже через несколько дней к неoбычному пациенту зашел профессор.
Сам бунтарь, любитель неожиданных ситуаций и романтических совпадений, он заинтересовался иностранцем, который так хотел жить, что запустил себе сердце во время операции.
История звучала неправдоподобно.

Когда профессор со своей свитой вошел в небольшую палату, мужчина лежал с открытыми глазами, навзничь. Синеватая бледность покрывал его загорелые щеки.
“Как вы себя чувствуете?” – спросил профессор.
Пациент шевельнул пересохшими губами, но не смог издать ни звука.
Тогда он медленно поднял руку и показал всем известный международный жест с поднятым средним пальцем.
Профессор поднял брови: “Это вы мне показываете?”
Сестра смочила губы лежащего мужчины.
И тот неожиданно сказал:” A Tonga Da Mironga Do Kabulete!”

Профессор хохотал так, что из коридора стали заглядывать люди.

Вы знаете португальский?
– Немного. Но показал я это не вам, а смерти. И на этот раз – я ее победил. В который уже раз.
– Я бы хотел описать ваш случай в журнале. Это совершенно уникальная операция, и ваше поведение во время операции тоже выходит за рамки обычного. Вы позволите назвать ваше имя и фамилию там?
– Нет, профессор. Лучше не нужно этого делать. Мне популярность пока не нужна.

Но популярность, во всяком случае, в пpеделах больницы, он завоевал.
Уже через неделю он рисовал неизвестно откуда добытым карандашом портреты медсестер. Те смеялись, цокали языком, и баловали его, кaк могли.
Когда через пару недель Сергей попросил теннисный мячик, его тотчас доставили.
И он постоянно перекидывал мячик из одной кисти в другую, сжимал-разжимал кисти, разрабатывал непослушную руку.
Потом начал подниматься, медленно, худое тело не слушалось, ноги подгибались.
Но он упрямо вставал каждый день и делал несколько шагов…дальше – больше.

Однажды он смог добраться до кухни и тихонько унес с собой пластиковый бидончик, немного напоминавший те, с которыми в прошлой, казавшейся уже сном жизни, он мальчишкой бегал по жарким улицам южного городка за квасом. В палате он наполнил бидончик водой, озабоченно прикинул: литра на 3 потянет. Подойдет. И спрятал под изголовьем кровати.
Теперь утром, днем, вечером он поднимал его, используя вместо гири. Превозмогая боль, слабость. Проклятая рука никак не хотела повиноваться…И все же он с маниакальным упорством продолжал.
Пот градом катился по его лицу и стоило большого труда убедить сестричку, неожиданно заглянувшую в палату, не говорить ни слова врачам. И не отбирать игрушку.
День за днем он истязал себя упражнениями, им самим придуманными, и несмотря на слабость, чувствовал, что тело начинает ему повиноваться.

И – мысленно писал письма. Много писем. Сколько в жизни не писал ни одной женщине.
И вообще – никому. А сейчас ему так хотелось все рассказать ей. Каждую мысль.

”Душа моя!
Ну вот я и выбрался снова оттуда. И Вы мне помогли.
Это Вы послали ту белую птицу к окну, когда я уже думал, что вот это небо, и стены – последнее, возможно, что я вижу в жизни?
Это Вы меня разбудили в операционной, и я вспомнил, как учили в Афгане, и заставил сердце снова забиться. Это Вы, как и обещали, сидели рядом со мной после операции…прогоняя серые тени тоски из темных углов, прогоняя кошмары, принося солнце…
Солнышко… Кaк чудесно, когда у тебя есть собственное Сoлнышко! И оно никогда не зайдет…И Вы – никогда не уйдете…

Я пишу и пишу Вам письма, мысленно…и не могу остановиться!
И не хочу!
Я знаю, что когда вернусь, меня снова будет ждать переполненный ящик с Вашими письмами. Я Знаю.
Я ведь все знаю, я же говорил Вам, что я немного колдун…
А сейчас надо работать, разрабатывать руку. Не слушается, проклятущая.
А мне надо писать. Работать.
Так много хочется сказать, так много Есть что сказать людям, себе, Вам…
Солнышко…Спасибо. Спасибо, что Вы есть!”

И назавтра ему передали письмо. Не письмо – сказку.

«Вот», – сказал друг, – «Тебе просили передать. Сказали, что остальное ты знаешь».
Он развернул листок, отпечатанный на принтере – “Сказка о Трубадуре и Солнышке”.
Пробежав листок глазами, он широко улыбнулся. Он понял!
В каждой строчке было: “Не отпущу! Люблю! Жду!”

Схватив карандаш, левой рукой он сделал набросок: Трубадур стоит под Деревом, на котором сидит птица в гнезде, а над ним, через разорванную лучами паутину, сияет Солнышко!

pictrovatoire.jpg

– Передай пожалуйста. Это иллюстрация к сказке.
– Как передать? Кому?
– Ей передай, отсканируй и пошли. И скажи…скажи, что она все знает.
И у меня в окне целый день солнышко. Так и передай, не перепутай, ладно?

« Хорошо»,- недоуменно отозвался друг. По-португальски это все звучало странно, но кто их знает, русских, может, у них так принято.

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 12

g469819_face-in-space1.jpg

Она ехала домой, в окне поезда мелькали немецкие проселки, бельгийские деревни. Разноязычные пассажиры входили и выходили, иногда к ней кто-то обращался, она отвечала и даже улыбалась…

Что будет, когда она приедет, ведь она бросила работу, студентов, экзамены, очертя голову полетев к нему навстречу…
Нет…это все сейчас совсем не занимало ее…
Это все казалось тенями на фоне того чудесного, сияющего света в ее душе, которое не смогла погасить даже горечь прощального поцелуя…

Зазвонил мобильный телефон: Он!
«Да…», -прерывающимся голосом отозвалась она, – «ДА!»
Солнышко, это я….
Простите меня. Я не смог сказать вам…Я потому и прилетел на пару дней всего…
Короче, мне завтра в больницу.
Я написал вам письмо еще перед отъездом, на всякий случай, мало ли…
Вы потом его прочтете.
Вот, я уже прилетел, и только хочу сказать…
Да, вы знаете, Что я хочу сказать. Вы ВСЕ знаете, Солнышко!
Я только обещаю, что буду бороться, драться за жизнь, слышите?!
Через все расстояния я кричу вам :ЛЮБЛЮ! И не могу сказать иного!

«Душа моя», – сквозь слезы ахнула она, – «Душа моя! Да как же вы могли – так рисковать! Ведь вам же нельзя, а вы еще и самолетом…
Господи, сумасшедший, сумасбродный мой мальчишка….Любимый мой!»

Все, душе моя, мне пора! И помните: ни о чем не жалею, и не буду жалеть…Потому что ЛЮБЛЮ вас, Солнышко!

Да, да…хорошо, и все равно – помните, я жду вас всегда! Не отпущу, слышите?! Не отдам! И да спасет вас Любовь моя!

«До свидания, Солнышко!»….и короткие гудки отбоя…

———————–
Вернувшись, она прочла его прощальное письмо. Он послал его еще перед вылетом к ней.

“…Вот как вот написать? А? Не знаю, не знаю… В обшем, дело безотлагательное. Меня хотели еще раньше отвезти, но мне надо было кое-что уладить и поехать к вам.
Завтра в 10 утра карета увезет меня опять, на этот раз не знаю насколько. Ну, мне теперь не привыкать – я ТАМ уже был, погощу еше немного. Надеюсь, что надолго ТАМ не задержусь. Риск большой, но риск того, что все кончитса насовсем, еще больше. Не хочется думать про это. Посемy, я напоследок ЗАПОЛЗ В БАР, ВЫПИЛ КЕНИЙСКОГО КОФЕ И ВЫКУРИЛ ЗДОРОВЕННУЮ ГАВАНУ. Черт его знает, как оно все кончится, посему я и… терять – то уж нечего! Помру – так хоть будет, что в аду вспомнить. Выживу – так будет что вспомнить опять.
Ладно, оглядываясь назад, могу сказать одно – жизнь удалась. какая б она ни была – она была. С ошибками, бедами и радостями. И вот, в самый ее критический момент я встретил Вас… Кстати, трубадуры всегда говорят своей Даме “Вы” . И это останется навеки для настояшего трубадура. “Вы”. Этим все сказано.
Так, что-то я начал малевать, похожее на завещание. Не годится. Не фиг. А ну радоваться! Всем радоваться! Тому, что еше живой, тому, что могу писать тому что… Всему, всему надо радоватьса, Cолнышко, пока есть она – одна-единственная жизнь!

Я не прощаюсь, я ненавижу слово “Прощайте”. Прощаются с покойником, которым я не собираюсь становиться уже в который раз… НЕ ДАМСЯ!
До свидания, Солнышко. Я уже знаю дату и время операции, и что мне будут делать. Но не скажу. Не хочу Вас волновать. Вам лучше об этом не знать, Cолнышко…

Об исходе этого мероприятия Вас осведомят. В ЛЮБОМ случае. А всем большой привет от меня и апостола Петра (или Люцифера) ))

Целую нежно. Я до полуночи еще в сети. Потом нет – надобно отдохнуть. А потом – а пес с ним, “потом” еще должен наступить…

Ваш C.K.
Я вернусь…”

-…Не думать о вас – невозможно, и я жду, вот так – жду вас каждую минуту.
Моя жизнь, как это ни банально сказано, полна ожиданием.
Ожиданием Вас, ожиданием вестей о вас…
Сережа…мое наваждение, мой сон, моя мечта…
Бесконечно, всей жизнью моей я люблю Вас…
Душа рвется оттого, что вы не рядом, оттoго, что вы – в опасности, и я ничего не могу сделать сейчас, кроме одного – сердцем, душой, всей моей жизнью держать вас…
И поверьте, эта нить крепче парусного каната…
Жизнь моя…
Прекрасный мой, друг мой, моя душа…
Вот пишу все это – словно душою зову Вас…
И прошу об одном – Будьте!
Только – будьте!
Как угодно, где угодно – но вы должны быть, вы слышите?!
Нежно целую Ваши ресницы, Сергей…любимый мой.
Да спасет Вас Любовь моя!
Я.

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербругские новеллы” Глава 11

kartina-new.jpg

Назавтра они уехали в незнакомый маленький городок в Голландии, стоящий у большой реки.
Они бродили ладонь в ладони по этому старому средневековому городу.
Присаживались в маленьком ресторанчике у мельницы и улыбающаяся официантка приносила им местный странный напиток – вишневое пиво. Она объяснялась с ней на английском, он – на своем прекрасном немецком.
Мимо проплыл по реке ресторан-пароходик, горели свечи на столиках, и тень служащего в остроконечном колпаке казалась совсем неудивительной в зыбком мареве наступающего вечера…
Они совсем заблудились в этом городке…и поворачивая за угол следующей узенькой улочки, где едва могли разойтись двое, вдруг – совсем неожиданно – начинали целоваться, как в юности…
И он хохотал над ее испугом, когда навстречу им вдруг попытался въехать автомобиль, но влезла только тупорылая автомобилья морда, а остальное – нет…и хозяин – малолитражки – стриженый парень, едва вылез из него и толкал обратно изо всех сил.
Сергей, смеясь и поддразнивая его на своем отличном немецком, помогал ему.
Парень с радостью предложил их подвезти до гостиницы на освобожденном из плена автомобильчике, куда они едва втиснулись.

У Ольги кружилась голова…
«Господи», – думала она, глядя на его профиль, крепкую руку на своем плече, – «Господи, ведь вот только теперь…сейчас я понимаю, КАК можно за день заплатить жизнью – и не пожалеть об этом!»
Все можно было отдать, чтоб только были вот эти часы вместе…и пусть разлука, пусть все…но вспоминать об этом неслыханном, невозможном счастье!

Гостиница была крохотной, что называется, “семейной”.
Новый знакомый проводил их внутрь, внеся сумки, и весело заговорил о чем-то с хозяином. Толстый усатый мужчина в клетчатой рубашке сам стоял за стойкой, и в верхнем кармашке его коричневого трикотажного жилета торчала трубка.
Все это показалось Ольге нереальным, словно из снов или кинофильмов – и темного дерева массивная стойка портье, и плетеные столики и стулья в вестибюле, с газетами, орешками и книжками “судзуки” на столиках. Темнолистые растения в массивных же вазонах, такого же цвета, как и стойка. Надраенные медные части старых часов, коллекция фигурок-зажигалок на подоконнике…

Хозяин взял ключ и проводил их в номер на втором этаже, небольшой, но уютный от оливковых тяжелых штор и покрывала на сдвинутых вместе кроватях…
Она несколько секунд не могла оторвать взгляд от этой кровати – так забилось сердце, сжало горло…Они не думали о вечере, когда весь день напролет бродили по городу, но вот сейчас…
С усилием подняв голову, она посмотрела на него – он глядел на нее и …она знала, ЗНАЛА, о чем он думал сейчас…и что он тоже волнуется… Как в юности…

Сергей посмотрел на часы: 4.15 утра.
Свет уличного фонаря пробивался сквозь неплотно задвинутые шторы.
Она спала, прижавшись к его плечу лицом, рука затекла, но он не мог шевельнуться: не хотел ее потревожить. У нее было такое счастливое, детски доверчивое лицо, что вновь запершило в горле…
Он никак не мог вспомнить, что же было, когда закрылась дверь за хозяином отеля. Все, словно само собой, произошло, и только сумасшедшее чувство необыкновенного, никогда в своей долгой жизни непознанного счастья…открытого, полного, когда нет ни тени неловкости, ни боязни сказать или сделать не так…
Нет, ничего этого не было. Все, каждое движение рук, тел…душ и взглядов было Гармонией…и доставляло необыкновенную радость…

Видимо, он слишком пристально глядел на нее – она открыла глаза, и ясным, совсем несонным голосом сказала: “Поцелуйте меня…пожалуйста…”

– Я решил, вы спите…Вы так сладко и тихо дышали…
– Немножко…На минутку, словно провалилась…Ведь я последнюю неделю почти не могла спать…А сейчас вот..А не хочу! Мне …жалко! Понимаете ли?
– Да, – вздохнул он, – Понимаю….

Она коснулась его лица, щек кончиками пальцев, нежно провела по ресницам…разгладила брови…Он замирал под ее рукой, и только желал, что продолжалось вот это неторопливое скольжение…Но вдруг он почувствовал теплое дыхание на лице – она целовала его ресницы…полураскрытыми губами касаясь лица, щек…губ..

Утро пришло неожиданно, и телефонный звонок показался громом в тихом спокойствии раннего утра. Звонил хозяин: “Вы просили разбудить, утро. Через полчаса завтрак будет готов.”

Вот и все….Он встал – странно, ему не приходило в голову, что можно стыдиться еe, хотя ведь встретились только вчера…
– Вставайте, Солнышко! Хотите, я вас подниму и в душ отнесу?

Она тоже встала, медленно подошла к нему…и опустилась на колени, прижав лицо к его ногам…
Он растерялся: “Так не надо, Солнышко! Это я должен вас благодарить, я так счастлив с вами!”
«Нет», -сказала она, – «Вы не поняли. Я благодарю вас, но и Жизнь, понимаете? Все было не зря. Вся жизнь До вас…
И я благодарю вас, за то, что вы – такой…»

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 10

redroze.jpg

Подошло Рождество. 20 декабря она летела в Кельн, где он уже забронировал для них гостиницу. Она должна была приехать на день раньше, чем он, и потому почти не волновалась.

Зал ожидания встретил привычной суматохой, слышалась русская речь – самолет из Питера встречали русские эмигранты, говорившие на странной смеси русского и немецкого. Звучало забавно, и она прислушалась, улавливая знакомые слова.

Никто не встречал ее, правда, она и не ждала: Сергей мог вырваться со службы лишь через день. Она прилетела раньше, чтоб побродить по городу, посмотреть на Рождественскую ярмарку и собор, заглянуть в магазины на праздничные распродажи.
И пожалела о том почти тотчас же: даже вкуснейшие немецкие сосиски и картофельные оладьи-драники с яблочным пюре, продававшиеся в маленьком бистро около вокзала, показались ей пресными. Вот если б с Сергеем вместе…

Знаменитый собор каменным водопадом высился у вокзала, прямо у выхода, под моросящим дождем он казался странно зыбким в рассеянном свете фонарей на фоне темнеющего мокрого неба…
Она рано вернулась в гостиницу, открыла дверь номера – Сергей стоял посреди комнаты и смотрел на нее…
« Но как вы, я же ожидала завтра», – счастливо улыбаясь проговорила она.

Он был бледен и подойдя, прижал ее к себе так крепко, что перехватило дыхание:
« Передали по телевизору, у самолета из России отказал двигатель…Он сел, но есть пострадавшие. Я бросил все – и к вам, душа моя. Прилетел, а тут и вы пришли… Думал, сойду с ума…», – задыхаясь бормотал он.

Она гладила его щеки, лоб, веки, влажные от непролитых слез…Как же он испугался за нее, родной, любимый человек…
« Я только теперь понял, как вы мне дороги, душа моя. Как необходимы. Я же без вас дышать не могу!», – шептал он, словно в беспамятстве повторяя ее имя.

– Душа моя… Ведь вы же все видите…правда?
– Да…- севшим вдруг голосом отозвался Сергей. – Да!

Ольга взяла его лицо в свои ладони и глубоко заглянула в его глаза…
Так глубоко, что можно было увидеть душу…
И улыбнулась…нежно, ласково, легко!
Словно смывая всю неуверенность, неловкость..и все остальные НЕ…и оставляя удивительное и незнакомое прежде чувство душевного покоя, детского доверия ко всему миру…что вот теперь все будет только хорошо, потому что…
А непонятно, почему!

Полная гармония воцарилась в его мире. Все стало так, как Должно быть.
И он сам распахнул душу, сердце, себя – не боясь, не стесняясь…

Она прижималась к жесткой ткани его куртки, пахнущей табаком, касалась щекой его щеки – и странное предчувствие потери охватывало ее: словно они уже расставались….

Categories
"Петербургские новеллы"

“Петербургские новеллы” Глава 9

treebird.jpg

Теперь он писал, звонил ей часто.
Они говорили часами, взахлеб, и не могли наговориться.
Вспоминали какие-то мелочи, случаи из детства, просто болтали ни о чем и серьезно спорили о поэтах Серебряного века, романсах, делились прожитым днем…
Он называл это « зайти к соседке на чай», и она и вправду, чувствовала, словно он жил рядом с нею…

…Однажды, в скалистом темном краю, где редко увидишь солнце, а небо всегда серое и низкое, и густое настолько, что его можно резать ножом,
случайно заблудилась голубка. И стала она искать, где же ей
переночевать, потому что ночи были темными, и рыскали там злые молнии.
Не было ничего в том краю, одни лишь голые серые скалы. И яркие звезды
просвечивали в тех местах, где молнии разбивали небесную серость.
И тогда врывался ветер, пахнущий озоном и свободой.
А к утру снова надвигался серый туман и серость казалась незыблемой.
И росло там всего лишь одно дерево.
На самом краю скалы.
Не буду о нем рассказывать, потому что его описал один звездный
художник, и сделал это так хорошо, что оно стало настоящим.
Таким, что на нем и свила себе гнездо птица. Между корявых, но таких
крепких и надежных ветвей. Которые не пропускали даже злые молнии.
И над деревом не смогла сгуститься даже серая мгла: ветки не пускали
ее. А ночью были видны звезды. Яркие, как мечты.
Была в тех местах и деревня. Люди в ней настолько привыкли к низкому плотному небу, что хранили на нем свои вещи, как на антресолях.
Не бывало в той деревне ни ветров, ни бурь, дождик всегда был теплым и мелким, и никто не знал ни солнца, ни звезд…День был таким же серым, как ночь. День шел за днем, неспеша, лениво и спокойно. Без бурь, без событий, всем всегда хватало работы и еды. Неторопливо текла там жизнь, как илистый ручей, и народ был таким же неторопливым, основательным. Редко, редко случалось, что вспыхивала искра в глазах человека. И становился он беспокойным, забывал о привычном течении жизни, о довольстве и искал …а что же он искал? Словно пораженный внезапной болезнью, бежал он туда, где размыкались тучи. К дереву.
И никогда более его никто не видел. Сгинул человек.
С годами дерева стали бояться, говорили, это место проклято.
Надежное спокойствие обыденности оплетало волю и ум, серой паутиной низкого неба. Таяли искры в глазах и становились они серыми. Как у всех…

Много раз я пыталась уйти туда.
И даже уходила. И…никогда не могла остаться.
Потому что есть Дерево. На самом краю пропасти оно борется за жизнь.
И живет. И дает приют заблудившейся душе…
И мне стыдно становилось серой паутины лености своих мыслей и чувств.
Как настойчиво я пыталась забыть свежий ветер свободы.
Режущий легкие озоновый запах Жизни.
Нежное прикосновение капли дождя – напоминало о Любви.
О Вас.
Никуда я не смогла уйти от Вас.
От Любви. От себя.
И не смогу.
Потому что Вы – это Жизнь.
Разная, с тревогами и разочарованиями,. С заботами и счастьем.
Но всегда – Жизнь.
Я благодарю Вас за жизнь…
За Любовь, душа моя.
За ту Любовь, что я чувствую к Вам. И не прошу ничего взамен.
Ничто не может измениться.
Если когда-то Вам наскучат мои письма, если Вы захотите уйти из моей жизни…пусть так. И тогда я буду писать Вам…но вы моих писем не получите.
Я не стану Вас тревожить.
Помните об этом.
Просто – всюду, где бы Вы ни были – я буду знать, что Вы – есть.
И буду любить Вас.
Это была сказка…

И еще…мне хочется сказать Вам сегодня что-то.
У меня скверный характер: я не умею возвращаться.
Если так случится, что я Вам не нужна, и я пойму это…
Пожалуйста, знайте – Вы больше никогда не услышите обо мне.
Иначе я не умею.
Я буду любить Вас всегда.
Но никогда не буду близко, если я более не нужна Вам.
Да хранит Вас Любовь моя…

…Я сегодня ночью пережил второй сердечный приступ…
В больницу не хочу. И не пойду. Буду бороться сам.
Много писать не смогу. Когда смогу.
Сказка мне понравилась, но она.. с плохим концом.
Мы его перепишем…
Целую нежно