Category: “Петербургские новеллы”

Снова была осень. Питерская мокрая осень, с редкими ясными днями, как подарками ушедшего лета.

Весь этот день прошел в суете: работа на выставке, суета у их стенда, несколько деловых переговоров тут же, и – как правило, несколько встреч вечером…и Ольга, до обалдения, до ощущения того, что слова проходят, как поток, через ее голову, переводила с одного языка нa другой, автоматически улыбаясь, подносила к губам стакан с апельсиновым соком и с тоской смотрела на стояшие передо ней вкусности: поесть не удастся, хотя с утра успела на бегу сжевать какой-то бутерброд и это все за весь долгий день. Хотя время от времени кто-то вспоминает о том, что “наша милая переводчица тоже должна покушать”…и начинает говорить, и так по кругу…часто до полуночи.
А как же: русское гостеприимство, следствиeм которого должен быть удачно заключенный контракт.
И вот наконец-то все…ее везут домой…Спать, спать…разгрузить бедную голову, хоть до завтра, которое будем таким же сумасшедшим, как и вчера…

По дороге директор компании все еще что-то уточнял и планировал на завтра, потому Ольга не обратила внимания на мужчину, который сидел на переднем сиденье, и мельком с ней поздоровался.
Машина остановилась у ее дома. « До завтра, Ольга Васильевна, с утра, как договорились!», – сказал директор. « Да, конечно, доброй ночи!» , – отозвалась она. Мужчина – тот, что сидел впереди, открыл дверцу машины и подал ей руку, помогая выйти.
Ольга машинально поблагодарила, занятая своими мыслями о завтрашней работе, но, когда автомобиль развернулся и уехал, она удивленно подняла глаза на человека, стоявшего перед ней.
Если б не его рука, удержавшая ее, она бы упала – так закружилась голова…
Это был он…Сергей.

Наверное, они о чем-то говорили в этот вечер….
Наверное…
Они не смогли бы повторить ни одного сказанного обоими слова. Весь мир заполнили ее глаза, распахнувшиеся ему навстречу…Его глаза, утонувшие в ней навсегда….
А утром он улетел…и она смотрела с тоской на выруливавший самолет через стекло Пулковского зала ожидания…

На работу, Ольга, конечно, опоздала и весь день прошел, как в дыму: мелькали люди, лица, она машинально улыбалась, атоматически переводила с одного языка на другой…и это все было даже хорошо своей разноцветной суетой, потому что позволяло не думать…
Не вспоминать о прошедшей ночи, о Сергее…о том, что неизвестно, увидятся ли они еще когда-нибудь…

Все когда-то заканчивается, и этот длинный, мучительный и какой-то давящий, будто перед грозой, день, тоже завершился. Ольга поехала домой, совсем уже не чувствуя ничего и не понимая, что с ней, куда она едет…
Дома она упала на диван, на подушки, еще пахнушие им…и разрыдалась…
Как больно…и как трудно.

Уже поздно ночью она присела на расстеленную постель и задумалась…
И сама собой написалась сказка – для Него…

Последняя сказка

Жил-был художник, у самого синего моря.
Как все жил.
Бывали светлые радости и темные полосы нерешенных проблем, бед,
каждодневных неприятностей.
Все, из чего и складывается жизнь.
И чем начинаешь дорожить только тогда, когда теряешь.
Радости и заботы, когда они повторяются ежедневно, становятся
обыденностью. Тем, что не ценишь, потому что это есть всегда. И не
может быть иначе. От этого уходит острота чувств, простой радости
жизни.
Приходит ее величество Серая Привычка. Королева будней.
Которая не умеет радоваться.
Но и она не справилась с художником.
Не потерял он светлой каждодневной радости.
Умения удивляться.
Видеть мир заново каждый день. И каждый день жить, как последний.
И все же натура человеческая, а особенно, творческая, искала свежих
впечатлений, новых мыслей, неожиданных встреч. Пищи уму и сердцу.
Романтики жизни.
Поэтому он часто гулял среди звезд Интернета, охотился на звездных
полянках за новыми мыслями, ловил исчезающих бабочек мимолетных
впечатлений. И вплетал их в разноцветное покрывало жизни. Чтоб отдать
все это людям. Это и есть свойство истинного Таланта.
И вот, однажды, упала ему под ноги птица.
Сизая, непохожая на другие, виденные ранее.
С подбитым крылом, она отчаялась и измучалась в долгом полете,
потеряла дорогу и упала.
Конечно, добрый художник подобрал ее. Согрел своим дыханием, укрыл в
крепких ладонях. Ожила птица. Даже цвет изменился.
Оказалась сине-золотой.
“Ты и есть синяя птица счастья?”- спросил художник.
“Ох нет, это – просто я. Извините.” – смутившись, ответила птица.
-“Но я могу удержать вас на краю, когда придет нужда. Могу.
Вот только вы мне должны поверить.
Совсем, до конца. Больше, чем себе”.
Поверил художник. Потому что ему очень хотелось поверить.
Но холодный ветер Жизненного опыта остудил его сердце. “Как можно
верить этой птице, что она может. Она не смогла помочь даже себе!” –
нашептывал он.
Есть в жизни то, что не подчиняется рассудку, жизненному опыту. Не
поддается анализу. Когда надо просто – поверить.
Совсем. Дo конца. Без оглядки.
Вот и художник не смог до конца поверить. Рисковать.

Постоял, подумал художник – и отпустил птицу.
Долго не хотела она улетать. Все кружила, все надеялась…
Но так и не дождалась протянутой, зовущей руки.
А потом, когда золотая искорка растаяла среди звезд, превратившись в
одну из них, – стало пусто вокруг…
Точно, улетев, унесла она с собой все сверкание звездного мира.
Долго стоял он и смотрел в пустое небо.
И утешал себя тем, что птицы, особенно синие, не живут в неволе.
И не хотел думать о том, что неволя бывает, когда держат руками, а не
сердцем…
Прошли дни. Забылась птица, и все, что связано с нею.
Вот только в осенние ночи голубых звездопадов, когда звезды потоком
льются с небес в подставленные ладони и исполняют самые сумасшедшие
желания, он стоит на балконе, запрокинув голову, и смотрит в звездное
небо. Как будто еще можно разыскать потерянную золотую искорку своей
души…

Назавтра пришел ответ от Сергея…
Коротенький.
С картиной.

…. и вот пришел художник домой.
И он взял, и раскрыл. Нет, не окно, хотя оно было достаточно широкое и
выходило в сад.
Он взял свое больное сердце, сделал в нем огромную дверь, и широко открыл
ее.
И растаявшая было в необозримой дали сине-золотая птица вдруг услышала звук
открываемой двери, которая была в открытом сердце художника.
А художник остался ждать. Когда вернется та сине-золотая птица…..
Ибо это и была та самая Синяя Птица, о которой говорили, что ее нет.
Но художник верил в Синюю Птицу.
И она прилетела.
И, когда она прилетела, художник сварил ароматный чай с плюшками. И они
говорили, говорили и говорили. Они говорили столько времени, сколько каждому
из них отпущено было…
Но им было все равно, художнику и птице, сколько им было отпущено.
Ибо им очень нравилось говорить друг с другом. Пить чай и есть плюшки.
Слушать музыку и смотреть художниковы картины, которые он рисовал для птицы.
И больше ничего не было. Все вокруг, то, что называется бытом, просто стало
невидимым.
Остались только птица и художник. Художник взял, и нарисовал портрет птицы.
А она спела ему песенку о том, что все вокруг хорошо и спокойно.

Ольга часто теперь бродила одна по городу, еще сильнее чувствуя свое одиночество среди толпы людей…
Обретенный и вновь потерянный – уже навсегда, она была уверена! – друг виделся ей в каждом прохожем…

Она много работала, чтоб заглушить, забыть эту боль – словно саднила открытая ранка в душе, не давая ни покоя, ни свободы…Взяла еще работу на только что открывшейся выставке в Ленэкспо, и дни летели совсем уже незаметно, наполненные новыми впечатлениями, встречами, людьми, с утра и до позднего вечера…

Но иногда… тоска хватала за сердце так, что Ольга бросала все, ловила машину на Невском, и ехала, ругая себя, на свидание с человеком, который ей совсем, совсем не нужен…
Да он славный, он любит – даже боготворит ее, но он не нужен ей. И Ольге было жаль его, потому что для другой женщины он был бы самым дорогим, самым лучшим…

Судьба – нелепая штука.
Как понять, почему нужен и дорог тот человек, которому мы совсем не подходим. И самая нежная любовь – бессильна…

А все же каким удивительным ощущением покоя и легкости, счастья бывали прогулки по широкой аллее заросшего парка, его собака Лайма, которую Ольга, дурачаясь, звала Ламой – бежала впереди, и Ольга иногда пускалась бежать с ней наперегонки. Лайма, не понимая в чем дело, останавливалась и начинала лаять – а он смеясь, дразнил: “Ну и кто был быстрее на этот раз?” и обнимал за плечи…заглядывая в глаза вопросительно, с надеждой…
И снова отстранялся, не находя ответа…

Березы со светлой, еще не запылившейся листвой, стояли по обеим сторонам стройно, туман клочьями лежал в канавах по обеим сторонам аллеи, и по тропинке через мокрую траву бежал припозднившийся спортсмен, сверкая белыми кроссовками и белыми же лампасами.
Зонтики каких-то мелких белых цветов пахли одуряюще, Лама время от времени ныряла в туман, и он звал ее. Она словно возникала из ниоткуда, почти не отличаясь от тумана своей белой длинной шерстью.
Огромный сенбернар двигался беззвучно, словно парил в белой ночи…

Он любил кормить ее в своей крохотной квартирке, где, чтоб пройти на кухню, надо было наступись на Ламу. Она была настолько добродушна, что даже не ворчала, лишь открывала один глаз, поворачиваясь всем своим огромным сенбернарьим телом…И длиннaя белая шерсть лежала вокруг нее клочьями, непостижимым образом добавляя уюта этому дому…
Из кухни замечательно пахло жареными грибами – он был заядлый грибник, и умел прекрасно готовить свои трофеи…
И часто случалось вот так, после сумасшедшего дня, Ольга сваливалась к нему на руки и встречала насмешливый и нежный взгляд: “Голодная, конечно? Иди садись, сейчас приготовлю…”

Удивительное чувство легкости и света, бездумного счастья, как в детстве – вот что влекло ее к нему.
Как умел он сделать так, чтоб рядом с ним Ольга чувствовала себя не измученной 10-часовым рабочим днем сорокалетней бабой, но балованным ребенком…
И усталость уходила, и питерская белая ночь делала все вокруг чистым, сумеречным и сказочным. Все казалось возможным – даже полюбить его…

И охапка сирени, подаренной им, стояла в огромном эмалированном ведре у ее постели, когда под утро уже она возвращалась домой, с ощущением легкости во всем теле, словно летала всю ночь…в этом самом неустойчивом сумраке питерской белой ночи…
Как она пахла – эта сирень, и мокрые капли висели на листьях, и Ольге снился огромный куст у Петропавловки…и близкие глаза человека, которого она не смогла полюбить…

В городе снова была весна….
Холодная питерская весна, которая приходит совсем незаметно, потому что островки талого снега тут и там лежат до самого тепла, словно забытые в углах старые тряпки, которыми смыли, наконец, всю зимнюю грязь с мостовых и тротуаров.
И кусты начинают пахнуть смолистыми почками – еще не раскрытыми, осторожно, словно выглядывая: а точно ли потеплело и пора…Так, что листочков еще и не видно, но уже пахнет их клейкой массой…
Трава робко выглядывает из-под нанесенных за зиму куч песка и мусора на газонах…
И темнеет намного позже, а толпы народу, как охмелевшие после долгой и темной северной зимы, бродят по улицам – низачем.

И вот уже ветер гонит морскую воду в Неву, она поднимается высоко, затапливая ступеньки около задумчивых и вечных сфинксов, до самых решеток ограждения у каналов, выплескивается на мостовую, под колеса автомобилей, и снова стекает в реку, словно омыв набережные после пыльной и грязной городской зимы.
Наводнение повторяется каждый год, и кажется уже чем-то вроде принадлежности Питерской весны, самого города. И после – устанавливается теплая и совем весенняя погода.

Весна в Петербурге – явление особенное. Как-то незаметно, сразу подкрадываются белые ночи – ну, пусть не сразу ночи, но уже до 10 вечера на улице можно читать газеты. И – разом, резко появляются листья на деревьях и кустах, так что однажды, с утра, на бегу, вдруг обнаруживаешь, что на газонах трава – зеленая, кусты и деревья обернулись, как шарфом, зеленой пеленой, и пахнет удивительно и неповторимо зеленью, морскими водорослями с Невы, волшебной питерской рыбкой корюшкой – от лотка на углу, дымком и бензином от набитого под завязку автомобилями Невского проспекта…

В Петропавловской крепости до ночи бродят пары, кто-то уже загорает на пляже у стены, а скамейки под кустами теперь всегда заняты – днем пенсионерами и собачниками, вечером – влюбленными. Сирень склонилась над ними, совсем скрывая от посторонних глаз то, что там происходит…
И гулкий бой часов , отсчитывающих половину каждого часа, несется эхом в чистом прохладном небе, и тоже кажется – весенним, особенным…

Она словно заблудилась в толпе людей и зданий в этом огромном и каком-то уютном городе, парадном и простом в то же время…И мелкие капли дождя, и тумана, ложащегося вечером на траву в скверах, а машины гудками и светом фар прорезают его на мгновение…и снова сумерки и туман окутывают город, словно ватой. Словно уши заложило, и все звуки глуше и будто интимнее…

Как славно в такой вечер идти с кем-то под руку…просто чувствовать его рядом, касаться плеча, покрытого капельками осевшего тумана…Запах влаги и моря, водорослей ветер доносит с залива…

Тихо, приглушенно шумит река за гранитным барьером…Огни отражаются в тяжелой, масляной воде…Огней теперь стало много: иллюминированы все мосты и многие здания на набережной.
Стучат каблучки по мокрому же стеклу асфальта. И тихий, мягкий Его смех гаснет в тумане, как в вате…
Слышна музыка – рядом здание филармонии…
Волшебная тихая ночь…Волшебный удивительный город…

Ольга частенько сидела около компьютера в свободные вечера, искала музыкальные редкости в Интернете, разговаривала с коллекционерами о музыке и оперетте. И вот однажды ей пришло письмо. Издалека, из города со звонким металлическим названием Барселона.
Один из русских, живуших там, писал ей об истории ее любимой оперетты. Написал с юмором, хорошим русским языком, впрочем, не ожидая от нее ответа, и не задавая привычных в Интернет-общении вопросов: а кто вы, сколько вам лет, есть ли фото.

И Ольга подумала, что вот на это письмо ей хотелось бы ответить…
Он ответил быстро, подписав письмо на этот раз инициалами: С.К.

Завязавшаяся переписка с этим человеком нравилась ей, и она уже с нетерпением ждала от него писем: они были всегда шутливыми, неожиданно глубокими и какими-то очень милыми…
Они обменивались мыслями о музыке, о прошедшем дне, темы разговоров менялись, но были неизменно интересны обоим.
Он избегал рассказов о себе, только однажды упомянув, что знает Петербург. Он называл его – Питер, как коренной петербуржец…
Ольга ни о чем не спрашивала: захочет – расскажет сам, нет – солжет, а это будет уже разочарованием. Привычным в Интернет-общении, где люди иногда стараются себя приукрасить.
И все же, чувство близости к этому человеку не покидало ее.
Близости душ, мыслей.

– …Знаете, Ольга, это вот счастье. Счастье, когда есть кому сказать просто “с добрым утром”. Пусть по проводам, пусть на клавиатуре – но есть кому. Хуже, когда некому сказать “С добрым утром”. Даже если тот, кому хочется это сказать находится на расстоянии вытянутой руки…

– …Меня очень порадовали оба ваших письма. Я же говорил, что все будет налаживаться! И оно налаживается. Это я про первое письмо.
А про второе письмо скажу. Вы знаете, Оля – я тоже ни с кем так не разговариваю, как с вами. И говорю вам про такие вещи, о которых не знает никто. Про мои приключения не знает (по большей части) мое заботливое семейство – для них я ездил в командировки в город Мухосранск писать статью о местном музее фарфоровых слоников… И, когда я вернулся из горячей точки с полуоторванным пальцем левой руки – было сказано, что я случайно поранился, будучи на фабрике по ручному производству веленевой бумаги по рецепту Гутенберга…
А вам вот пишу. Все. Так, как есть.
Я потом напишу вам про одного трубадура. его история удивительно похожа на нашу с вами. только переведу как следует.
А сейчас вот мне надо идти. В больницу. Я напишу вам потом, как и что.
И вы пишите, как и что. Или просто так. Или просто пишите. Или то и другое. А лучше – все вместе.

– …Вы будете смеяться, но одним из моих первых журналистских расследований было расследование дела одного интернет-маньяка! Я тогда засланным казачком в заведение по расследованию был… Мне прислали эту статью, она сохранилась. Если хотите – я и вам пришлю. Это я к тому, что опасно знакомиться в интернете с незнакомыми людьми :).
Все, уже 10 часов и 5 минут. Мне надо собираться к врачу. Приду нескоро, ибо клиника моя далеко. Но зато в лесу. там даже ждать приема приятно – кругом деревья.

Хорошего вам дня. А я всю жизнь носил одни и те же джинсы. Не выношу пиджаков и людей, которые в них одеты. Особенно с галстуками…

– …А у меня сейчас каникулы. Только сбегала на заседание кафедры – и свободна.Позанималась хозяйством, послушала музыку. Дома тихо, светло от густого снега, падающего за окном, только Нева еще не замерзла и от воды идет дымок.
.Вот и все мои дела. Плюс еще и простуда пришла, что весьма забавно, я
же практически никуда не хожу. Правда, мой стол с компьютером стоит
около угла стены между гостиной и кухней, и там, видимо, проходит
вентиляционный канал. Поскольку дует от этой стены неимоверно, я
сижу уже просто, закутавшись в плед. Есть у меня такое приобретение,
бежевый плед, лохматый и уютный.
Видели бы вы меня сейчас, немало посмеялись бы: в теплом костюме для
бега, и в пледе поверх всего….романтичеcки пишущая вам письма.:)

– …Забрехала собака. Я проснулся. И прочитал сразу ваше письмо.
Наш мостик с вами приобретает в последнее время размеры Бруклинского. Это я
о количестве писем, кои мы написали друг другу :). Естественно, я тоже хожу
на этот мостик. Пытаюсь себе его представить… И радуюсь. вместе с вами. О
том, что у нас с вами есть такой мостик. немногие сейчас могут себе его
позволить…
Но вот сегодня мне приснилась война в Чечне… Опять. Со всеми
подробностями, включая тот момент, когда у меня остался последний патрон в
рожке АК-47… Я проснулся и долго не мог успокоиться. А вы говорите –
забыть. Такое не забывается просто так…

– …Вы знаете, я здесь прижился. Меня не считают кем-то чужеродным. Наоборот, я
сдружился со многими. Именно сдружился, а не так, как принято в северных
европах – здрастедосвиданьякакдела и все такое. Никто даже не верит, что я
русский. И знакомые эти – художники, музыканты, дизайнеры, историки,
философы и писатели местные. Видимо, гены… Но об этом после. В другом
письме.

И спасибо за такое хорошее письмо. У меня даже сердцебиение, вызванное
грозою, прекратилось.
Ваш С.К.

Из отдельных фраз его писем, она поняла, что у него есть семья, к которой он очень привязан.
Странно, но это втайне огорчило ее….Зачем, какое ей дело..

И вот однажды он спросил, а настоящее ли имя, которым она называет себя на музыкальном сайте: Надежда…
« Нет, – ответила она, – Меня зовут Ольга».
От него не было писем два дня.
Она была встревожена и раздосадована…Жаль, если такая славная дружба оборвется вот так просто…

И письмо пришло…Он вспоминал давнюю теплую октябрьскую ночь, и женщину, которая – он знал, могла быть счастьем всей его жизни…
И потому он не имел права остаться…

Ольга перечитывала это письмо снова и снова.
Она не смогла тотчас ему ответить. Слишком много воспоминаний, чувств вызвали эти строки…
Всю ночь она ходила по комнате, изредка присаживаясь, чтоб еще и еще раз перечитать письмо от того, кого, как ей казалось, не бывает на свете…
Лунный свет ярко освещал пустынную набережную, высокие волны и парапет, где она все еще ждала увидеть его высокую фигуру…
Утром Ольга послала ответ, одну строчку: « Вы не узнали меня?»

Он сидел у компьютера, смотрел на эти несколько слов…и не мог вздохнуть…как от удара…
Этого не может быть…

Шли дни…Ольга заглядывала в почтовый ящик, но от него больше не было ни единой строчки…

Ольга возвращалась с работы поздно.
Уже почти не было прохожих на улице, а те, кто проходил мимо, торопились укрыться от непогоды дома, шли, почти бежали, подталкиваемые в спину ветром.
Даже машин было мало, а троллейбус завяз в неубранном снегу узкой улочки на углу Петроградской, и кажется, не собирался ехать дальше.
Ветер бросал в лицо пригоршнями мокрый снег, она жадно вдыхала влажный воздух и почти задыхалась то режущей морозной свежести…
Под ногами хлюпало: питерская зима, даже в мороз снег на тротуарах подтаивает и вечно проваливаешься в ледяную кашицу.

И вот это все: и ветер, и летящие в лицо снежинки, разрезающие тьму ночной улицы, мигающие раскачивающиеся фонари, пятнами выхватывающие из темноты черные проталины на газонах…черное месиво снега и грязи на мостовой – все это удивительным, непостижимым образом делало ее счастливой…
Хотелось еще и еще вдохнуть полной грудью этой вот мокрой свежести, захлебнуться ею…и быть беспричинно, сумасшедше счастливой….!

Отряхиваясь и смеясь, она ввалилась в парадную и ей захотелось закружиться – от ощущения полного и близкого счастья – вот, сейчaс, сию минуту, за этим плохо покрашенным углом с кариатидой, облупившейся от времени…

Домашние посмотрели на нее с удивлением: «Что погода, лучше?»
«Нет, метет, как в степи, ужасно, еле пробралась и кажется, ноги промочила!» – беспечно-счастливым, летящим каким-то голосом проговорила она…

Ночью не спалось, все бродили синие тени по потолку, ветер все так же выл за окном и метал в стекло пригоpшни мокрого тяжелого снега, зазвучала сирена на близкой Неве: видимо, поднялась вода в реке от нанесенной ветром воды из моря…

Шли месяцы, Ольга почувствовала себя лучше, снова надела туфельки на каблучках, которые она так любила – правда, каблучок уже был невысоким, удобным.
Она уже преподавала английский в Вузе, по совместительству работала переводчиком на одну из компаний – жизнь налаживалась, все становилось на свои места.
Только жаль было потраченных впустую лет и сил, здоровья.

Она часто спрашивала себя, а зачем ей вообще нужен был этот самый бизнес.
И не находила ответа.
Деньги? Она зарабатывала достаточно и теперь.
Интерес? Ну да, было интересно, как все новое, неизведанное.
Попробовать, смогу ли руководить…Да, и это, пожалуй. Теперь знаю – смогу.
Но не слишком ли высокая цена за это самое знание…

Теперь у Ольги были друзья, были и те, кто хотел бы стать ближе, нежели просто друг, те, кто любили ее…или хотели любить.
Она нередко вспоминала, как неслучившееся счастье, ту удивительную ночь с человеком, которому она была не нужна…
И удивлялась себе: как можно было не узнать, почему так случилось, отчего он ушел – так, навсегда… Когда близость их душ – нет, она не почудилась ей!
Но было поздно: старый друг, их познакомивший, уехал работать архитектором в Европу, где процветал, как ей рассказывали. А более она никого не знала из его окружения.
Со временем Сергей стал казаться ей просто сном, мечтой…

И все же…Что-то мешало ей окончательно сказать «Да» тем, кто любил ее и хотел быть рядом. Наверное, воспоминание о том чудесном чувстве полного счастья, самозабвенного и светлого, случившегося одной теплой октябрьской ночью.
Ей были, что скрывать, по-женски приятны признания и пылкие слова, и чувство, что она любима, желанна…Она искала Его черты в тех, кто окружал ее…и даже находила иногда. И ей начиналось казаться: да…вот это Он, и даже лучше, потому что – рядом, потому что – любит и готов на все для нее…
И Ольга даже сама старалась придумывать и видеть в другом человеке те черты, которые она знала в Сергее…Увидеть в другом – Его манеру, движения…
Его слова услышать… Это было…как наваждение…

Иногда, бывало, голова кружилась так, что она сама начинала себя уговаривать – в унисон своему поклоннику: чего же ты ждешь, ведь не противен же тебе вот этот, любящий тебя человек… Так что же мешает сделать последний шаг, и постараться просто быть счастливой…а прошлое останется чудесным воспоминанием, мечтой о том, что ушло…
И она даже говорила это «да»…и горько сожалела о том, потому что душа кричала: «Нет, не он…!»
И снова был трудный разговор о том, что невозможно рассказать, объяснить…
О том, что двум людям может быть просто хорошо быть иногда рядом, чисто и спокойно… и не стоит портить хорошее, чтоб попробовать достичь лучшего… Недостижимого.

Никому невозможно было это объяснить…
Потому что – любой из них был Неблизок.
Не Он…
И сожаление о том, что не Он, а другой человек идет сейчас рядом, заглядывая к ней в глаза, сжигало душу…

Нет…от Него уйти было невозможно.
Никогда… Как от себя.

Ольга стояла у окна, глядя на темные невские волны, ветер с залива нес воду в реку и из открытой форточки пахло водорослями и морем.
Она теперь часто стояла так, смотрела на воду, думала…
«…Одиночество…Оно уютно обволакивает своей пеленой молчания, тишины, внутреннего покоя, и ты наконец, слышишь в тишине движения души своей…
Все, что заглушалось прежде громкими голосами друзей и недрузей, близких и неблизких…
В этой уютной тишине возвращаются тени былого, счастливые мелодии – те, что были дороги сердцу и давно, казалось, ушли в прошлое.
Приходят тихие голоса былого – ушедших любимых, воспоминаний о минувшем и невозвратимом счастье…
Одиночество – тоже счастье, как бы об этом ни думали, ни говорили.
Человек такое уж существо, что на самом деле никогда не остается один…даже наедине с самим собой. И, жалуясь на одиночество, на самом деле видит и чувствует более, чем в толпе друзей, бездумной, шумной болтовне, музыке для фона…

Знаете ли, как окутывает Одиночество своей мягкой тишиной, друг мой…
И Вы возвращаетесь ко мне…
Тихим летним дождем, и хочется плакать от щемящего чувства – счастья, что вот сейчас вы снова рядом…
И я чувствую вашу улыбку, прикосновение губ в дождевой завесе, и нежные слова – в перестуке капель по листьям большого клена под моим окном…

Душа моя…
Одиночество – лишь возможность снова побыть с вами наедине…
Поговорить с вами о былом, и о том, что будет.
Искать и найти вашу улыбку – отчаянную, светлую, отбрасывающую все сомнения и колебания прочь, как дуновением ветра сейчас раскидало все облака, затянувшие небо, и в темной синеве засветила мне навстречу звезда…»

Ольга не могла привыкнуть к ежемесячным походам на почту за пенсией, очереди стариков к окошку, их любопытным взглядам и расспросам – простодушным, доброжелательным, и все же – трудно было говорить о своей болезни. И выслушивать сочувственные слова.

Надо было искать работу, но какую?
В НИИ, где она работала прежде, вернуться было невозможно: правая рука все еще не слушалась, писать и работать с компьютером она не могла. Да и врачи запрещали категорически.
Ольга в свое время закончила еще и педагогический Вуз, но она никогда не работала учителем, и совсем не была уверена, что это у нее получится.
В районном отделе образования ей сказали: надо идти на курсы усовершенствования в Педагогический институт, курсы полугодичные, это будет подтверждением квалификации.
« Да и язык освежите», – весело сказала молодая женщина, разглядывая ее документы, – «У Вас же английский, так?»
Все так, но полгода учебы, когда и писать пока еще трудно… Но жаловаться Ольга не привыкла: « Да, спасибо, давайте направление».
«Ваше место работы?» – спросила женщина, заполняя анкету. Ольга молча протянула справку об инвалидности.
Женщина в замешательстве подняла глаза: « А как же Вы? Сможете?» «Смогу. Мне это очень необходимо», – горько усмехнулась Ольга.

Выйдя из учреждения, она думала: « Вот, снова ввязалась в авантюру. Смогу-то смогу, но как…Что из всего этого выйдет…?»
Потом пришло уже знакомое упрямство: выдержу. В который раз – все выдержу. И она заставляла себя ходить еще и еще, и училась писать непослушной рукой, стараясь ровно выводить буквы.
Впоследствии ей стали часто говорить, что у нее красивый почерк. И она улыбалась, вспоминая, почему именно он стал красивым…

А потом…Наверное, главное в жизни – начать что-то делать.И это становится той точкой опоры, от которой можно уже жить и бороться.
Потом были курсы усовершествования в педагогическом институте, и работа преподавателем английского и эстетики – странное сочетание, навязанное завучем новому работнику, в третьеразрядном ПТУ недалеко от дома – это было главным достоинством новой работы.
Где на уроках ее 17-18 мальчишки пили дешевое красное вино из-под парты и курили. И, не стесняясь, разговаривали о чем-то своем, совершенно не обращая на нее внимания. Впрочем, она заходила в соседние классы к коллегам, – там было то же самое. Учительница литературы рассказывала что-то, не слыша себя саму. И писала мелом на доске: “Стилаш…”
Ольга не выдержала, спросила: « А что это значит, о чем Вы говорите?»
Оказалось, слово означало: “Стеллаж”. Видимо, у Ольги было такое изумленное лицо, что коллега посмотрела внимательно на доску, и сказала: « Да, они меня своими криками сбивают, конечно, я забыла еще одно «Л»…»

Это и были ее первые дни на новом поприще…
Ко многому надо было еще привыкнуть…
Даже к вечеринке ко Дню учителя, где на столах, наспех накрытых в учительской, стояли двухлитровые бутылки с Кока-колой. Но, когда она налила себе коричневой и, почему-то, не пенящейся жидкости, и пригубила, то задохнувшись, резко поставила стакан на стол: это был самогон, подкрашенный кофе…Его пили из этих вот двухлитровых бутылей, наливая в чайные стаканы…
И ее новые коллеги засмеялись, глядя на ее потрясенное лицо.
Слава Богу, удалось сбежать от развеселившихся сотрудников, отговорившись плохим самочувствием: наконец-то, ее болезнь помогала ей в трудной ситуации…

Она шла домой по мосту через Неву – и ей хотелось плакать:все было не то, не так…
Это была совсем другая жизнь, другие люди, и ей было так трудно в ней…в этой другой жизни…Так одиноко!
Ребята по-прежнему не слушали ее, и то, что они не слушали и других учителей, было слабым утешением. А что делать – она не знала…

И вот, однажды, наверное, от отчаяния, она начала им рассказывать о Сократе и Платоне, о Диогене. О школах философов, об их теориях. О вещах, совершенно не имеющих отношения к ее предмету.
Как они слушали! Казалось, какое дело было этим мальчишкам из неблагополучных семей, даже и детских книг-то толком не читавших, до древних философов и их теорий, их школ…

Однако, уже через несколько дней, стихийные споры удалось организовать в диспуты на уроках, и, обмотавшись принесенными из дому простынями, остро пахнущие лавровым листом от самостоятельно изготовленных венков на головах, эти самые мальчишки смело перекраивали старые философские истины на современный лад, с пеной у рта спорили, важны ли жизненные блага или разумнее быть аскетом. И что же такое аскет в современном мире.

И все.
Плотина была прорвана, Ольге приносили свои стихи, делились тайнами, советовались.
Ее тронуло до слез, когда после спора о современной музыке, они принесли ей послушать какой-то альбом с не очень цензурными песнями, но после первой же песни выключили магнитофон и сказали: «Нет, Вам это слушать не надо, это нехорошо.»
Они – ОНИ! – оберегали ее от грязи, которую часто видели у себя дома…
Они отвечали ей на доверие и уважение.
И Ольга чувствовала, что никогда еще она не получала такой полной отдачи и радости от своей работы.
Она давала им какие-то немыслимые тесты, делала опросники и анкеты – все, что заставляло этих ребят думать самим, без подсказок. И с удивлением и радостью видела, как открывались светлые и умные глаза ребят из-под модных или «блатных» челок…

Жизнь продолжалась, и Отдавать – оказалось гораздо более благодарным делом, нежели зарабатывать очередные деньги в бизнесе, не успевая разглядеть и заметить людей, да и саму Жизнь, кипящую вокруг.

Глава 3.

Она лежала в больнице уже четвертый месяц. Слава Богу, обошлось – и когда врачи констатировали микроинсульт, это напугало всех так, что ее доставили в больницу в течение считанных минут.
Отдельная палата, тишина – такая, что слышен шум деревьев в больничном парке за закрытыми окнами. И все же, выздоровление шло медленно.
Она спала целыми днями напролет, и медсестры будили ее на обед, иначе она проспала бы и обед с ужином тоже. Врач говорил: последствие длительного переутомления.
Да и как ему не быть, если работать в последние два года приходилось по 20 часов в сутки, оставляя для сна всего лишь 4 часа…
Собственный бизнес требовал полного внимания, тем более, строительный, где каждый день приносил сюрпризы, ситуации, которые надо было срочно разрешать, конфликты и недоразумения.
Вот и случилось… Слишком долго было «не до себя» .

Ольга вышла из больницы в тапочках, вместо привычных 10-сантиметровых каблучков, с правой рукой, которая все еще не слушалась, так что, в первое время, когда она ехала в метро, приходилось держаться за поручень левой – и это было сущее мучение.

Дома было запустение…за время ее отсутствия кто-то из родных забегал лишь полить цветы, и все равно, они завяли.
В комнатах стоял тот самый запах, что бывает после приезда из отпуска или с дачи… Правда, полы были вымыты и вытерта пыль, окна тоже блестели, отражая лучи заходящего солнца, в холодильнике лежала какая-то еда, купленная, видимо, кем-то из родных.
Но покрытые пылью книги и бумаги лежали на тех местах, где их оставили почти полгода назад и напоминали о том, что случилось тогда…

Саша привез ее домой на машине, неловко потоптался, спросив, не надо ли чего, и уехал, заторопившись на лекцию в институте…

«Вот интересно, – как-то отстраненно подумала она, – он же холост и недурен собой, так почему же никогда в жизни у нее не возникало к нему не то, что влечения, но даже мысли не возникало о нем, как о мужчине…»
Саша и ухаживания – это казалось таким же невозможным, как полет на Луну.
Вероятно, то же самое чувство было и у него, потому что никогда он не делал ни малейшей попытки стать ближе к ней, никогда за все годы знакомства.

Что же…надо было начинать жизнь сначала: бежать…ах, уже нет – идти в магазин, заняться стиркой…потихоньку, конечно, как велел доктор.
Вечером, когда ушли навестившие ее родственники, Ольга подошла к окну, отодвинув тяжелую штору, посмотрела на реку.
У гранитного парапета стояла пара, держась за руки.
Они тихонько пошли вдоль набережной к Литейному мосту, и ей так вспомнилась та теплая осенняя ночь…и глаза Сергея, его теплые губы, пахнувшие табаком, то, как забавно он старался не уколоть ее своей жесткой бородой, оберегая ее щеки…
Его нежность, жадный и отчаянный взгляд, когда он смотрел в ее лицо… Нетерпеливые и ласковые его руки, сумасшедший бег их сердец – рядом… И то, как гулко звучали его шаги в парадной, когда он сбегал со ступеней, и оглянулся на середине пролета, улыбнувшись на прощание…
А она стояла, глядя ему вслед, с тяжелым чувством, словно он уходил от нее навсегда… Уходил легко…

Она встряхнула головой: это все потом.
И грустные воспоминания, и тоска …которая, как оказалось, никуда не ушла…
Боясь признаться себе самой, она ждала его, пока была в больнице.
Ждала, надеясь на чудо: вот дверь палаты откроется, и он войдет…
И все будет только хорошо – сразу, немедленно! Потому что – Он…
Потому что Он – услышал и пришел…
Но двери палаты открывались – и входила медсестра с уколом, или врач, или кто-то из родных. И всякий раз у Ольги было такое чувство, словно ее обманули…
И она перестала ждать…

Через несколько дней, придя в контору, Ольга встретила там только бухгалтера, которая почему-то тоже неловко смотрела в сторону, рассказывая ей о делах.
Ольга быстро выяснила, что за полгода ее отсутствия дела встали окончательно, что никто из ее компаньонов не смог – не захотел? – ее заменить, договора подрядов уже розданы соседним конторам, которые и доделали то, что она не успела перед болезнью.
И деньги, остававшиеся на счету, как бы растворились, ушли на уплату каких-то, вдруг образовавшихся, долгов ее компаньона, плохо занимавшегося делами, на покупку агрегатов для воплощения новой идеи Александра об организации самостоятельного производства строительных блоков.
Без нее он решил все самостоятельно. И – не потянул, конечно же.

Разобравшись со всеми делами, она жестко сказала пришедшему компаньону: « Я подписала бумаги о выходе из руководства компании и об отказе от собственности – в твою пользу. По состоянию здоровья.» Он засуетился: « Конечно же, тебе надо оправиться, но зачем так сразу все бросать? Дела подождут, а попозже мы начнем новый проект…»
« Без меня», – отрезала Ольга, – « Мне слишком дорого обошлась эта вся затея».

Денег, что ей достались после окончательных расчетов, хватило бы не более, чем на несколько месяцев скромной жизни.
Все. Все надо было начинать заново, всю жизнь.
Только вот, как…

О работе с компьютером можно было забыть: сжатая в кулак рука разжималась сама, пальцы плохо держали даже ложку…
Правда, врачи обещали, что после процедур через несколько месяцев подвижность и чувствительность восстановится. А пока – пенсия по инвалидности. В 36 лет…

И полное одиночество. Все, кто звонил прежде ежечасно, исчезли.
А тот, с кем уже виделась прочная совместная жизнь, навестил в больнице лишь раз.
И Ольга, увидев на его лице смесь недоумения и какой-то брезгливой жалости, уже не строила иллюзий. Все было понятно.

Нет, не было ни слез, ни сожалений. Одна пустота. Гулкая, в которой, словно в вакууме, замирало сердце: чем жить…?!
Она много ходила по Питеру в эти дни.
Смотрела на толпу людей вокруг, счастливых и не очень, радостных и сердитых, разных.
И никому не было дела до того, что ей нечем и незачем жить…

В один из дней она забрела в Спасо-Преображенский собор – один из красивейших в Питере. Ограда, составленная из цепей и пушечных стволов, прерывалась незаметной калиткой позади храма. Ольга вошла через нее по тропинке, усеянной опавшими листьями. Под ногами лежали желуди – красивые, глянцево-коричневые, потрескивали, когда она наступала на них.

Потому уже, выходя из храма, она привычно перекрестилась на образ над входом и пошла посидеть на скамейке у ограды, под деревьями: так спокойно и легко было на душе, впервые за много месяцев.
На другой край скамьи подсел мужчина, очень скромно, если не сказать бедно, одетый, со светлой бородой и спутанными светлыми волосами.
Поклонившись ей, он заговорил со странной старомодной учтивостью. Об осени. О тепле. О том, что прислуживает в этом храме, после того, как его лишили сана священника. Почему – из-за развода с женой.
Он сам отвечал на незаданные вопросы, говорил – как-то легко, ненавязчиво, и он тоже был частью вот этой легкости и ясности в ее душе…
« Не думаю, чтоб это было хорошо – жить с человеком, который тебе чужд духовно, Вы не находите?» – говорил он. Она смотрела на него и слушала молча, похоже именно это ему и нужно было.
Ольга просидела с Алексеем часа полтора, не заметив времени. Так же незаметно она рассказала ему свою историю, и он нашел какие-то очень добрые и нужные слова, чтоб поддержать ее.

Она часто заходила потом в собор. Иногда встречалась там с Алексеем, они подолгу беседовали, и он, улыбался, называя ее мысли о религии «модерными взглядами». Он рассказывал о своей жизни, путешествиях – он много ездил, бывал и за границей, хорошо владел несколькими языками. Ей было так спокойно с этим человеком, чисто и тихо, как бывает вот таким вот осенним днем. Воздух прозрачен, тих и прохладен. И так хочется верить в то, что все еще сбудется…

После разговоров с Алексеем ей становилось светлее и просторнее жить…
Через несколько месяцев он исчез, и Ольга никогда более его не встречала, а спросить о нем у священника в соборе – просто постеснялась.
И жалела о том, что вот, ушел человек навсегда из ее жизни…
Просто – человек, скользнувший по краю ее жизни, и все же – запомнившийся навсегда.

Глава 2

Ничего не изменилось с той ночи. Словно не был он рядом…Так близко, что глаза его смотрели ей в душу…
Сергей избегал ее с тех пор. Ни звонка, ни встреч.
Заказ был выполнен и доставлен курьером. Саша тоже никогда более не упоминал о нем, а на вопрос, куда же исчез его друг, пробормотал что-то невразумительное.
Ольга почуствовала себя оскорбленной: разве она хоть одним словом намекнула на какие-то – любые! – обязательства?! И постаралась выбросить все из головы.

Работа, навалившаяся вдруг, помогала очень: работать приходилось часов по 20 в день. И она едва доносила голову до подушки, засыпая, кажется, еще сидя на постели…
Только иногда занозой царапало что-то в сердце, когда смотрела она на набережную, словно ждала, что высокая, чуть сутулая его фигура снова появится там…

Однажды старый друг Саша пришел в контору позже обычного, и на ее вопросительный взгляд сказал: « Серегу проводили сегодня. Улетел на ПМЖ.»
Она даже не спросила, куда, как…Сердце сжало болью, которой она не ожидала…
Вот и все…

А потом снова навалились хлопоты: вопреки обещаниям, старый друг не стал помощником в только что открытой фирме, и Ольга тащила весь груз проблем сама.
Никто не мог скзать, с чего начинать, как работать, что делать. Купленные на лотках книги «Как я сделал свой первый миллион» и прочее знаний не добавляли. Господи, какие чудеса можно было найти в те странные времена на книжных развалах! От действительно редких и интересных книг, напечатанных на очень скверной – из экономии – бумаге до самых пошлых анекдотов и сборников « Русский мат», с кучей орфографических ошибок в ней, но зато прекрасно изданных.
Ольге было совсем не до литературных изысков, хотя она частенько вздыхала, глядя на скопившиеся горы журналов, которые она по-привычке выписывала. Но читать их не было времени. По ночам она читала книжки по экономике, вечерами ходила на курсы для предпринимателей, изучала новые законы, спорила до хрипоты с бухгалтером, с рабочими, с чиновниками. А нужно было еще и добывать разрешения на установку крана на стройплощадке, аренду техники, и договариваться с рабочими, с проектировщиками и сметчиками, присматривать за вновь принятым молодым парнем – коммерческим директором компании, который курировал торговлю в маленьком магазинчике, принадлежащем им. И еще многое и многое другое…

Однажды коммерческий директор Дима привел к ней здоровенного парня в красном, по тогдашней моде, пиджаке. « Вот, знакомьтесь, Петя. Это наш защитник», – представил он. Ольга удивленно посмотрела на него: « Какой защитник, от чего?!»
– “Не от чего, а от кого….Словом, это я потом расскажу.”
Краснопиджачный Петя пробасил: « Ну вы даете, от кого..! Чтоб, значит, стекла в магазинчике не побили, чтоб не грабанули, ну и так, спокойнее чтоб было».« Кто…не побил?!» – ошеломленно спросила Ольга. «Зачем, за что?!»
«Ну вы уж совсем…не того, не соображаете!» – гоготал Петя. – « Ну пьяница какой ночью, или там конкуренты, мало ли…»

Это был ее первый опыт общения с тем, что позже стали звать «крышей»…Они даже договор с этим Петей подписали, на оказание каких-то мифических услуг, иначе деньги через бухгалтерию не провести…Странные были времена…Смешные, наверное, глядя из нынешней дали, спустя 20 лет…

Но работать приходилось очень много. И всюду требовалось ее слово, решение, ее присутствие. Как-то незаметно она привыкла к тому, что люди ее ждут, что дело без нее не сдвинется, и что она нужна и важна здесь.
Вот это, пожалуй, главное, что поддерживало ее, кроме того, что просто все было ново и интересно, даже биржа, на которой ей тоже пришлось побывать, и не без успеха. При всем этом все деньги уходили на строительство, оплату стройматериалов и зарплату рабочим, и мало что возможно было выкроить…
А компаньон хотел получать что-то и сейчас. Но остановить это, с каждым днем все сильнее раскручивающееся, колесо было уже невозможно: за ней были люди – рабочие, служащие и она отвечала за все.

Ольга уже не замечала, что мало-помалу исчезли все ее друзья, остались лишь знакомые по бизнесу, предприниматели, такие же, как она, вечно спорящие и говорящие о делах, о деньгах и налогах, которые надо обойти.
Иные из знакомых были интересны – прожектеры и мечтатели, другие – откровенно скучны со своими куцыми мечтами о том, что «вот накоплю первый миллион и куплю себе такой белый лимузин». « Зачем тебе лимузин?» – смеясь, спрашивала Ольга. – « Он же ни в один поворот не втиснется на твоей улице!»
« Ну…не понимаешь, мечта у меня такая! Чтоб вот шикарная машина – и непременно белая…» – обиженно гудел знакомый.
Она видела первые возводящиеся особняки – чаще всего, это были краснокирпичные коробки в 2-3 этажа, с неожиданными добавками сбоку или сверху в виде странно сидящих башенок или мезонинчиков. А хозяин стоял рядом и с гордостью описывал, какой зимний сад с баром он сделает в этом уродце, и какие там будут сауны…

Архитектор Саша, приходя в контору, чуть не плакал: « Ты знаешь, КАКОЙ там был проект?! Нет, ты только посмотри!»
И он подсовывал ей под нос действительно чудесный проект легкого, словно невесомого здания из дерева и кирпича, прекрасного в своем художественном лаконизме.
«Так этот орангутанг сказал, что это все слишком дешево смотрится, и что все его друзья засмеют, если не будет там вот такого, что ты сейчас видела! А его жена захотела, чтоб было поменьше стекла, а то дуть будет. Отопление, опять же…Ты видела, что они сделали?!» – искренне горевал он.«Нет, к черту, зовут по контракту поработать в Финляндию, Швецию – брошу все, и уеду, надоело!» – меряя своими длинными ногами комнату, бушевал он. И на другой день все опять шло своим чередом: платил «этот орангутанг» вполне прилично…

Ольга привыкла к своей работе, к постоянным звонкам домой, иногда допоздна, к собраниям предпринимателей, где, поначалу, она была единственной женщиной, да еще такой молодой и привлекательной. И именно это очень мешало ей: мало кто желал принимать всерьез эту дамочку в узкой юбке и туфельках на высокой «шпильке».
Вот только во время переговоров партнеры по бизнесу замечали, что не коммерческий директор-мужчина, к которому они обращались сперва, как к главному лицу. А именно эта «дамочка» вцепляется в неточности и недочеты мертвой хваткой, и именно с ней было труднее всего попытаться обойти какие-то пункты договора. Это приносило ей какое-то удовольствие – Ольга словно самоутверждалась всякий раз…

Иногда только чувство мучительного сожаления о прежней жизни заставляло ее вяло удивляться: а зачем мне все это надо? Но потом эти мелкие уколы стирались налетевшим потоком дел и забот.
Так прошло 4 года…

Глава 1..

— Давай, познакомлю тебя с одним парнем, он тоже сейчас в бизнес пошел, полиграфией занимается. Нам все равно визитки заказывать, ну, вот он придумает и сделает что-то поинтереснее.
Приятель шел рядом, как всегда, чуть забегая вперед, чтоб заглянуть в ее лицо. Ему легко было это делать: высокий, с длинной шеей, своими худыми длинными ногами он делал ровно один шаг и обгонял ее, пока Ольга почти бежала, чтоб поспеть за ним на своих 10-сантиметровых «шпильках».
— Саша, да угомонись же, куда ты так несешься, мы же не опаздываем! — запыхавшись, наконец, взмолилась она.
— Ничего, никто не знает, как там сложится, может, снова пошлют бумаги переделать.
Это правда: вот уже в который раз растерянные и злые чиновники в исполкоме придирались ко все новым и новым пунктам в их Учредительном договоре и посылали на переделку, причем, в каждой новой инстанции находили все новые недочеты.
Так длилось уже две недели, с тех пор, как они обратились с заявлением о регистрации частной строительной компании, и теперь оба вконец издергались, перепечатывая заново снова и снова бумаги, советуясь с тоже растерянными юристами, коллегами. Перестройка — и частное предпринимательство — это то, с чем пока никто не знает, как быть. И боится знать: а вдруг завтра все изменится, и кто будет отвечать?!
Ольга работала инженером в НИИ, ее приятель Александр был архитектором, занимался новым мансардным строительством, преподавал. Это именно ему пришла в голову идея создать фирму, в которой он может воплотить все свои самые интересные архитектурные идеи. Ну, а Ольга занималась технологией строительных материалов, ей и карты в руки. Он с месяц уговаривал ее, приводя разные доводы, главным из которых был: «Ну, что нам стоит попробовать!» И она согласилась, то ли из любопытства, то ли от ощущения вот этой самой весенней атмосферы начала Перестройки, когда казалось, что вся жизнь начинается заново, и так много нового, интересного, и все хотелось попробовать самой. О деньгах они как-то не думали — истинные дети своей уходящей эпохи.
Уже вечером, на кафедре в Политехническом институте, когда они сидели за чаем с пирожками — поздним обедом для обоих, в дверь стукнул и, не дожидаясь ответа, по-свойски вошел высокий худой человек лет 40, с темной бородкой и густо седеющими волосами. Присел к столу, взял предложенную чашку с чаем, улыбнулся: « А с Вами я не знаком. Я Сергей Кузнецов. Это о Вас Александр наш прожужжал все уши?»
— Ну уж прожужжал, скажешь тоже, — сердито отозвался побагровевший Саша.
— И правильно сделал: с такой красивой женщиной всегда приятно встретиться!- улыбнулся Сергей. — Чем могу быть полезен?
— Визитками, пока что. И знакомством, возможно, полезным, — тоже улыбнувшись сказала Ольга. Ей понравился этот человек, его стремительная походка, насмешливые серые глаза и сухая твердая рука, задержавшая ее ладонь в своей, знакомясь…
Уже дома она вспоминала их разговор и странно радовалась тому, что завтра надо будет заехать к нему и посмотреть проект заказа, несмотря на то, что дел и беготни с самого утра будет по горло.
И все же, она смогла выбраться к нему в Политех только под вечер. Сергей работал на одной кафедре с Сашей, туда она и направилась после работы.
Уже смеркалось, но на площадках городошники все еще выстраивали свои фигуры, слышались удары биты, крики нескольких болельщиков. Она задержалась у сетки: забавно было наблюдать за игроками, большинство из которых обладало солидными животиками и лысинками, а подбадривали их криками, вероятнее всего, внуки.
Вечер выдался на удивление тихим и теплым, несмотря на то, что уже был октябрь, листья почти облетели и только благодаря сухой, задержавшейся осени, лежали не черной осклизлой грудой, а красивым разноцветным покрывалом — всюду: на дорогах, трамвайных путях, тротуарах. Шелестели под ногами, разлетались в разные стороны.
Лист упал на голову — красивый, красный, резной…
Ольга почувствовала прикосновение чьей-то руки к волосам — легкое, бережное.
Обернулась — он, вчерашний знакомый, улыбался и протягивал ей листок: « А Вы знаете, что это к счастью — когда вот такой красный лист падает на волосы?» — вместо приветствия сказал Сергей. Улыбка и вот этот милый спокойный взгляд слегка насмешливых глаз показались такими знакомыми, словно он вернулся из прошлой и очень какой-то счастливой жизни…
Они совсем заблудились в парке у института, в его осенних сумерках, прорезанных огнями редких фонарей на аллейках.
Бродили без конца, и все говорили, говорили — обо всем на свете. Перескакивали с темы на тему, и было так славно слышать, что очень во многом — в главном, они близки…И даже молчал он как-то легко, словно договаривая про себя то, что не успел сказать вслух. И они улыбались осени, друг другу…
Огонек его сигареты светился ярко в полумраке, и долетавший дымок, который он поспешно смахивал рукой подальше от нее, тоже казался частью вот этого осеннего тихого вечера…
Потом внезапно оказалось, что они оба страшно голодны: совсем забыли об ужине, да и обеда не помнилось что-то сегодня. Маленькое кафе на Фонтанке было уютным, на столике стояла свеча, и ее глаза казались совсем темными и загадочными в разделяющем обоих пламени… Пахло хорошим кофе и сигаретным дымком.
И ничего не хотелось говорить…
Все было таким …удивительным в этот вечер, даже чашка его кофе — черного, как деготь, без сахара и сливок. « Я люблю хороший крепкий кофе, хоть и говорят, не очень это полезно для сердца. Но кофе полезнее пилюль, я так думаю», — засмеялся он в ответ на ее испуганный взгляд.
Недалеко, у Казанского, привычно шумела толпа: там собирались те, кто хотел поговорить о новых временах, художники приносили свои картины, поэты читали стихи. Кто-то играл на гитаре и пел только что сочиненную песню. Группы людей стояли часами, споря и доказывая что-то, приносили новые статьи в журналах, газеты. Пенсионеры и молодежь — всем было интересно друг с другом. Как ни странно, даже без стражей порядка, скандалы и разборки случались очень редко, и всегда разрешались вмешательством кого-то из присутствуюших.
Сергей и Ольга подошли, послушали пение бардов — парня и девушки, которые аккомпанировали себе на гитарах,опираясь спиной на колонну собора.
Их попытались вовлечь в какой-то спор в компании, стоящей рядом, кто-то тронул Ольгу за плечо, желая познакомиться…Сергей твердой рукой отвел в сторону мешавшего пройти парня, и вывел ее из толпы прочь.
— Пойдемте, погуляем немного, Вы еще не торопитесь? Не устали?
Она улыбнулась: «Нет, да и вечер какой чудесный, словно и не питерская осень, правда?»
Они шли вдоль канала Грибоедова, мимо золоченых львов с крыльями и закрытых уже магазинчиков, свет из окон домов отражался в колыхавшейся темной воде, словно плыл по ней.
Ее каблучки постукивали по каменным плитам, и оставшиеся листья с деревьев легко слетали им под ноги…
Как кружилась у нее голова…Рука Сергея поддерживала Ольгу за локоть, крепко и нежно. И ее пальцы лежали в его ладони…Запах его сигарет и горьковатой туалетной воды пьянил так, что она совсем не могла ни о чем думать. И каждая минута, уходившая в прошлое, была, как потеря…
Видимо, и он испытывал что-то подобное…потому что Ольга встречала его взгляд — какой-то растерянный, вопрошающий…Нет, не так: требовательный…
Словно, ждал от нее чего-то, словно она должна была что-то совсем важное сказать, сделать…решить…
Она молчала, оберегая хрупкую радость, поселившуюся в душе…Казалось, одно слово — и что-то сломается, замутится эта вот светлая чистая нежность к почти незнакомому человеку…
Они бродили долго, и на Конюшенной площади, рядом с воротами автопарка, вдруг обнаружилось странное, открытое в 3 часа ночи, кафе с жарившимся тут же, на открытом огне, люля-кебабом. Оказалось, что оба страшно проголодались, и смеясь, тут же перемазались мясом, потому что в этом кафе не было ни вилок, ни салфеток, ни даже воды, чтоб запить еду. Они ели обжигающие котлетки и он, как маленькой, вытирал ей пальцы своим платком… А потом они долго ходили, разыскивая магазинчик, работавший всю ночь, и наконец, напились из бутылки воды, прямо из горлышка, передавая ее друг другу, смеясь и отряхиваясь… И это все странным образом заставляло их чувствовать себя совсем молодыми, сумасбродными, и очень…очень близкими…
Около Лебяжьей канавки дорога оказалась разрыта, и надо было перейти широкую траншею по хлипкому деревянному мостику.
Ольга с сомнением посмотрела на щелястые доски, потом — на свои шпильки. Может, обойти вокруг… И не успела додумать эту мысль до конца, как Сергей подхватил ее на руки, высоко, прижав к груди… Она ахнула, но он уже шагал через траншею, неся ее…легко, словно она ничего не весила…
Словно в забытьи, он шел и шел с нею на руках…она щекой чувствовала его колючую бороду, горьковатый запах табака и туалетной воды…
Опомнились оба только у ворот Летнего сада, где его окликнул сторож, спросив огонька прикурить…
Сергей бережно опустил ее на землю, подошел к сторожу, о чем-то поговорил с ним.
Ворота приоткрылись, Сергей потянул ее за руку в темноту сада…
Они долго сидели на скамейке под высокими деревьями, молчали…Он держал в руках ее пальцы, тихонько перебирая их… Ни о чем не хотелось говорить. Лебедь вылез из деревянного домика на озере, и медленно поплыл, едва различимый в своем черном оперении на сверкающей под фонарями темной воде…
Странным образом, болтая о тысяче мелочей в этот вечер, оба, как сговорившись, не спрашивали друг друга о том, что именуется «личной жизнью”…Это все казалось неглавным. Главным же было…
Он прервал молчание: « Что-то происходит, правда?»
Это прозвучало, как утверждение…
Ольга едва смогла вымолвить, волнуясь: « Да…Да…!» и почувствовала его губы на своей руке. Они долго сидели так, Сергей прижимал к своему лицу ее ладонь…и время остановилось, ночь казалась вечной, счастье, переполнявшее обоих, казалось, можно было потрогать на ощупь…
Они расстались уже ранним утром у ее дома…Ольга не чувствовала усталости, лишь дыхание перехватило, когда у двери Сергей наклонился и коснулся ее губ, нежно, легко…так мимолетно, что потом она спрашивала себя: а не почудилось ли ей это…
Она вошла в комнату, сняла плащ и посмотрела в большое, до полу, зеркало: незнакомая женщина испуганно и нежно глядела на нее оттуда…
Словно много лет прошло с нынешнего утра…
Спать не хотелось совершенно, и Ольга подошла к окну, отдернула занавеску: за гранитной набережной темнела Нева, и туман стоял над ней в это прохладное тихое утро совсем непитерского теплого октября. Кто-то курил, облокотившись на парапет, и она невольно отпрянула: Сергей…
Почувствовав ее взгляд, он обернулся и быстро пошел к ней…