Прошло два года.
Саграда Фамилия…
Барселона.
Каждое слово звучало, словно звон металла…
Ольга стояла наверху, у ограды, смотрела на город…
Это то место, о котором он часто ей рассказывал, где он любил бывать…
“…Я вообще люблю эти прогулки. В это время уже тихо, местное население потихоньку расходится по домам, бары, полны народу примерно до пол-одиннадцатого – все смотрят футбол, предпочитая делать это в баре, коллективно.
И наступает, наконец, тишина, которую я люблю больше всего на свете.
Только здесь я понял, насколько тяжело и напряжно жить в мегаполисе, в каменных джунглях, коим является наш с вами Питер. Теперь даже Барселона для меня – большой город. Я иногда залезаю на Саграда Фамилиа – бессмертное творение Гауди. Я боюсь высоты, но с Саграда Фамилиа такой красивый вид, что не удержаться.
Вход стоит 8 евро, но я использую свое служебное положение и залезаю по винтовой лестнице, показавши пропуск – мою пресс-карту. И смотрю, смотрю, смотрю…”
Город лежал внизу, в легком мареве лета, жаркого испанского лета…
Его лета…
Без него…
У нее было такое чувство, словно его рука легла на плечи, обняла…теплым ветерком его дыхание тронуло легкие волосы на ее виске…
Его голос…
– Душа моя…
Ольга встряхнула головой, отгоняя наваждение…
Но голос прозвучал снова: «Душа моя…»
Она резко обернулась…Перед ней стоял высокий худощавый человек, в джинсах и футболке, обтягивающей крепкие плечи. Он чуть сутулился, волосы казались стальными от густой проседи…и темные очки не могли скрыть усталых морщинок вокруг глаз…
Улыбка сбежала с его губ, как только он услышал ее слова: «Как Вы посмели…»
Она твердо, гневно смотрела в его глаза…и он побледнел под ее взглядом.
Он понял… и незачем было задавать вопросы…
Да, он понял: как трудно было ей простить месяцы неизвестности, сочувственных слов друзей…бессонных ночей, молитв и слез…тех страшных дней, когда она его уже, казалось, потеряла навсегда…
Они так и стояли: глаза в глаза…Все было в них.
Его сила…и ее.
Он не знал, не понимал, не ожидал, что найдет в ней эту силу…и сейчас запоздалое сожаление сжигало его душу: не понял, не узнал…отпустил…
-…Мне…уйти? Да, конечно. Простите….
Еще более ссyтулившись, он пошел прочь…
И все-таки…Она окликнула его.
– Останьтесь…
Она пробыла 3 дня в Барселоне.
Как он устроил свои дела, как мог он с раннего утра и до ночи..и снова до утра быть с ней – она не спрашивала, а он не сказал.
Он похудел за эти дни, темные тени пролегли под глазами, но лицо его светилось счастьем.
«Бред….Ах, какой бред…, – думала она. – Что, зачем все это, откуда…»
Голова кружилась, оттого, что все это было Невозможно!
Что встречи не могло быть! И она случилась…
И снова – рука касалась его руки. Твердой, сухой даже в эту иссушающую июльскую жару… Взгляд – и они снова вместе…
Они не говорили о прошлом.
Она не спросила ни слова ни о том, что произошло тогда…в апреле…Ни о том, где он был. Ни даже – любит ли он…
И он не сказал ни слова об этом.
Они вообще мало говорили. Самые необходимые вещи, не более.
Не было нужды говорить, облекать в слова… Не хотелось спрашивать.
Она привыкла никогда не задавать вопросов: захочет – расскажет сам, не захочет…ну что ж, так тому быть. Она понимала многое просто по обрывкам слов и фраз, догадывалась о его жизни и видела более, чем он на самом деле ожидал…Но никогда не говорила ему о том. Незачем. Их соединяло другое…
Ольга всегда ненавидела эти, так называемые, «выяснения отношений», когда произносится так много лишних, ненужных слов, когда, как это всегда бывает, один из двоих чувствует себя обиженным, требует сатисфакции, покаЯнных слов.
Требует, чтоб потоком легко приходящих, мало значащих фраз, обида, недоразумение были залиты, как сиропом…и тогда оба увязнут в липких словах чужой, кем-то придуманной нежности…
Потому что, Нежность – немногословна. Она – в глазах…в движении души…
В осторожности сильной руки, касающейся ее кожи…бережности прикосновений и взглядов….
Она была благодарна ему за это молчание.
За отклик сердцу сердца…
Последняя ночь была …странной. Они оба не хотели спать этой южной ночью, когда на улицах, словно в праздник, толпы народа – веселого, беспечного. Все – и местные и туристы – были беспечны в эти душные ночи с полыхающими зарницами и запахом непрошедшего дождя.
Ресторанчик, в который он привез ее, проплутав в машине по многим темным улочкам, был полон. Туристов там было мало, в основном, местные черноволосые, чернозагорелые и громкоголосые люди, к каждому вновь пришедшему обращавшиеся, как к вновь обретенному другу – с громкими возгласами и смехом.
Ольга смутилась было, войдя в зал. Все ей казались здесь его родственниками или близкими друзьями, и он отвечал им с такой же широкой улыбкой, смехом, шутками, обнимал каких-то людей, выходивших к ним навстречу, что-то говорил о ней, крепко сжимая ее плечи. И ей тоже улыбались, подвигали стул, усаживали, стакан с рубиновым вином, густым и тягучим, вдруг оказался в ее руке, и кто-то кивал, показывая, что это очень вкусно…
Музыканты играли что-то южное, хмельное, кружащее голову.
Он сидел рядом, улыбался ей глазами, ободряюще кивал и поднимал бокал, показывая, что пьет за ее здоровье.
Сквозь табачный дым и крепкий, словно осязаемый, запах каких-то белых южных цветов, заглядывавших в окна, она смотрела на группу музыкантов на крохотной эстраде, и даже не удивилась, когда он поднялся к ним, взял у одного гитару и запел, глядя на нее….Что-то нежное и страстное, так, что замолкли голоса сидевших за столиками…
Все слушали, и смотрели на нее…
Внезапно к ней подошел какой-то мужчина, молодой, с очень черными кудрями, падавшими на обтянутые яркой рубашкой плечи. Протянул руку, она подала свою, не совсем понимая, чего же он хочет от нее.
Он вывел ее на середину зала и кивнул музыкантам. Она попыталась вырваться, объясняя на английском, что не умеет это танцевать, не может. Но все было бесполезно, и Сергей улыбаясь, ободряюще кивнул ей с эстрады.
Танец был…странным!
Она так и не поняла, что это за танец, вероятно, какой-то местный, национальный. Ее партнер танцевал прекрасно, и она просто отдалась воле его рук, движений. Он одним движением руки, тела давал ей понять, что же дальше делать, и ее словно вихрь нес в такт этой хмельной, странной мелодии…Широкая ее юбка развевалась, туфельки – слава Богу, надела на удобном каблучке, – промелькнула мысль, – переступали в такт мелодии, которую играл ей он…
Сумасшедший танец закончился с последним аккордом и люди вскочили с мест, аплодируя, свистели, кричали.. Голова у нее кружилась, и она с трудом, опираясь на руку своего недавнего партнера по танцу, едва добралась до столика, где ей тотчас же сунули в руку стакан с вином. А молодой человек картинно поклонился…и протянул ей красную до черноты розу…
Сергей улыбнулся, перехватил цветок и поцеловал ей руки…
– Вы танцевали, как огонь…, – сказал он. – И я пью за Огонь! За Вас!
До утра уже было совсем невозможно понять, где явь, где сон…
И с восходом солнца, когда оба оделись, уложили вещи, не наступило отрезвление…
Он не поехал провожать ее в аэропорт. И она не спросила, почему.
Оба не сказали ни слова о новой встрече, о письмах. Не обменялись адресами или телефонами….
Это было не нужно.
Оба ЗНАЛИ, что встреча – Будет!
Так же, как случилась вот эта….
Без договоренностей, без суеты, без слов и просьб…
Поцелуй пах вчерашним вином и чадом минувшей ночи…
Водитель машины улыбался, провожая ее к самолетам.
“Не тревожьтесь”, – вдруг сказал он по-русски. – “Он вас найдет. Он так сказал.
А значит, сделает. Он всегда выполняет свои обещания. Это все знают…
Доброго пути, Солнышко!”
Ольга ошеломленно повернулась к нему: « Но откуда вы…?»
– Все его друзья знают Вас, и песни, которые он так часто поет, сидя на берегу – о Солнышке. Сол, сол…- по-испански.
Доброго вам пути!
«Спасибо, – шепнула она, едва удерживая слезы, – Спасибо! Берегите его, пожалуйста…»
И быстрым шагом пошла за стойку таможенного зала…
Это была последняя встреча.
Никто не знал, не мог знать, кроме Него.
Сергея.
А он берег ее…от себя, от своих сложностей, бед, от своей беспомощности, болезни своей, от которой было уже не спастись….
Он не мог, не хотел, чтоб она видела его уход…и испытала то отчаяние, которое он так хорошо помнил…когда невозможно удержать близкого человека..ни любовью, ни даже своею жизнью…
