Category: Проза

Сергей продирался через кусты к мекой речке, с детства знакомой. Туда он часто бегал рыбачить, всегда приносил мелочи на пару сковородок. Но сейчас все заросло кустарником, лес казался незнакомым, да еще беспрерывный грохот над головой и потоки воды с неба. Несмотря на дождевик, вымок он уже до костей и продрог. Стали болеть заштопанные врачами раны. Но он все шел и шел, царапая руки, к старой избушке, где – он знал – всегда хранились припасы и дрова и где можно было переждать непогоду. Все рыбаки и охотники знали ее и укрывались там, а то и ночевали, чтоб встать на зорьке.

Сергей толкнул тяжелую дверь и, нагнув голову, вошел внутрь. Было темно, сыро и пахло рыбой. Он нашел наощупь лампу на столе и спички. В тусклом свете почерневшие стены казались неуютными и холод пронизывал насквозь. За маленьким окошком хлестал дождь, небо все еще погромыхивало, где-то вспыхивали молнии, освещая вершины деревьев.
Он затопил маленькую печурку, протянул руки, чтоб согреться, и неожиданно почувствовал покой и уют, какой он давно уже не испытывал.
Сергей разыскал сундучок с припасами, вытащил сухари и вяленую рыбу, согрел закопченный чайник. Попивая крепко заваренный чай, он бездумно глядел в темное окно и наслаждался тишиной, одиночеством, покоем. Впервые за последние долгие месяцы.

С тех пор Сергей частенько ходил туда, рыбачил, охотился, а чаще – просто отдыхал, ночевал там, бродил по лесу и ни о чем не думал. Удивительный покой окружал его в лесу : душевное равновесие, тишина и – покой.
Он вытаскивал из ручья рыбу, сверкающую серебряным боком на солнце, тут же разделывал ее, солил и насаживал на вертел из палочки над костром. Пока она пеклась, проходила очередь второй рыбины – ее он чистил посыпал крупной солью и оставлял в тени под деревьями просолиться. Назавтра уже можно было есть розовое упругое мясо, чуть отдающее речной водой.
Так проходили дни.

В первый раз, когда Сергей вернулся из лесу заполночь, семья переполошилась, его уже собрались искать, соседи и друзья ждали около его дома.
К нему кинулись с расспросами, увещеваниями, криками, сестренка повисла на шее, отец сердито выговаривал. Сергей сказал смущенно: «Ну и что такое, ну в лесу был, рыбачил, грибов чуть подсобрал, вот.», – и протянул корзинку. Там и правда были грибы – немного, и пара неплохих рыбин.
Мать поглядела на него внимательно – и, утерев слезы, повела в дом – кормить и отдыхать. Сергей был, словно помолодевшим, смотрел бодрее, даже улыбался, чего давно уж никто в его семье не видел.

Так он начал выздоравливать.
Пришла зима, но он продолжал ходить в лес и по снегу, на лыжах. Теперь уже чаще ночевал он в своей избушке, сделал запас побольше, принес соли, сахару, чаю, сухарей.
Бывало, забредал он далеко в лес, наступала ночь, а ночью по тайге лучше не ходить: медведь, да и волк или рысь – существа совсем не из книг про старые времена. Лучше остеречься. Лес он знал: знал, как можно поспать до света на снегу, не замерзнув, как разложить костер и как добыть птицу себе на обед.
Лес кормил, успокаивал, лечил душевные раны.
Все уходило прочь перед этим величественным спокойствием, перед тишиной, когда шорох упавшего с ветки снега слышится очень ясно.

Дома говорили: заделался отшельником, таежником. Но не мешали, видели, что это Сергею на пользу. Он выглядел отдохнувшим, успокоенным, даже помолодевшим.

Все переменила внезапная болезнь отца. Прихватили почки – да так, что срочно пришлось везти его в центр, на вертолете. Отец лежал на носилках бледный, как-то резко постаревший и даже словно меньше ростом. У Сергея больно сжалось сердце: отец и мать казались незыблемыми и вечными, и он совсем не замечал, как они стареют и слабеют. А вот пришлось…
После операции отца из больницы не отпустили, он должен был оставаться там еще не меньше месяца, а потом еще в санаторий – на поправку.
Сергей больше не ходил в лес – разве что изредка. Он помогал матери по дому, колол дрова, которые печь пожирала жадно и казалось, не хватит на зиму – долгую, северную.
Солнце уже не показывалось над горизонтом, день и ночь были странные прозрачные сумерки. Это наступила полярная ночь. Ну, не совсем полярная, но – северная. Бывают тут белые ночи, а бывают и полярные дни. Такие вот – прозрачно-темные.

Он устроился на работу – шофером, не вальщиком леса, как отец: пока не позволяли все еще болевшие раны. Особенно досаждала головная боль.
Жизнь, как будто, налаживалась. И теперь он все чаще вспоминал о жене – они все еще были женаты. О Вере. О прежней любви и беззаботном счастье в Питере.

Это зыбкое благополучие рухнуло в одночасье.
В тот день у Сергея мучительно болела голова. Он едва поднял ее от подушки. Но – работа есть работа. Наелся каких-то таблеток и пошел. Он перебравывался шутками с ребятами, гонял на своем Зиле, возил оборудование на дальние делянки, а боль все нарастала и иногда он почти не видел дорогу. И не увидел, как скользнул, нарушив правила, через перекресток маленький белый жигуленок.
Он успел затормозить, больно стукнувшись о лобовое стекло. Из рассеченной брови потекла кровь, но он не обратил внимания, кинувшись к «жигуленку».
– Все живы?
Выбравшийся из покореженного автомобиля парень в модной дубленке разразился отборным матом: «….деревенщина…Куда прешь со своей колымагой!…»
Парень был пьян.
Злоба волной поднялась в груди Сергея и он наотмашь ударил по орущему рту.

Потом отмахнулся от ребят, выскочивших из соседних машин, и поплелся домой.
Всю ночь он пил. Этот пьяный подонок всколыхнул в нем все, что казалось, уже ушло навеки. Сергей думал: «Я же мог его убить…» Да, мог… В тот миг парень казался ему врагом – как на фронте.

Был суд и ему дали два года – условно. Он не стал оправдываться: было противно слышать, как юркий адвокат перевирает все, что случилось, а парень сидит с видом невинно пострадавшего и судья ему явно сочувствует.
Выручило Сергея от тюрьмы лишь то, что суд принял во внимание его фронтовое прошлое и медали за храбрость.

Но осталось ощущение какой-то нечистоты, отвращение в этим людям, к парню, бросившему на Сергея торжествующий взгляд у выхода: мол, не связывайся, с кем не надо.

Вернувшись домой он запил. По-черному, так, как на войне не пил. Не видя ни дня, ни ночи, ни близких, ни чужих. Опухший и страшный выходил он из комнаты, чтоб прихватить очередную бутылку и к нему уже боялись подходить и мать, и сестра.

Закончилось это с приходом весны. Начало вставать по утрам солнце, закончилась полярная ночь. Снег поголубел и стал рыхлым, мороз уже не раздирал легкие, не мешал дышать, а просто пощипывал, как играя. Елки начали покрываться зелеными отростками. Наступала весна – северная, суровая, но – весна.

Сергей вышел из дому, глянул вокруг – и глаза заболели от яркого света, от первых луж на дороге, от режущего ветра и солнца.
Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что. И даже подлость человеческая и война не могли ее остановить.

Запыленный автобус дребежжал всеми своими частями так, что казалось, немного, и он рассыпется на эти самые металлические части.
В таком же пыльном и душном салоне сидело всего несколько человек – день будничный, мало кому понадобилось отпрашиваться с работы, чтоб поехать в город.
Старушка в белом платочке, без конца охая, рассказывала про свои мытарства в пенсионном отделе, где требовали еще и еще бумаги. «А где мне их взять-то, война ведь была, тогда справок не выдавали. Работали – и все. А теперь вот для прибавки нужен стаж, говорят.»
Молодая женщина – полная, краснощекая – была завалена пакетами и пакетиками, и все время щупала их, как бы не потерять что.
И Сергей. Он сидел в самом конце автобуса, не желая привлекать к себе внимания.
Позади была тяжелая дорога: самолет, поезд, потом опять самолет и наконец вот автобус. Болела рука – розовый шрам перетягивал ее поперек, – поясница, ноги – все, куда попали эти мелкие и злобные кусочки металла, называемые осколками.
Он закрывал глаза и мир переставал кружиться, только красные пятна мелькали под стиснутыми веками.

Кто-то тронул его за плечо – старушка. «Сынок, плохо тебе? Укачало? Может, давай вот конфетку мятную возьми, полегчает» – и протянула липкий леденец, при взгляде на который Сергея снова затошнило.
– Нет, мать, спасибо. Все в порядке. Что-то автобус у вас такой… лихой. Того и гляди, развалится.
– Да что ты, мы уж сколько жаловались, все обещают новый прислать, да куда там.
А ты далеко? В какую деревню, я что-то тебя и не помню?
Сергей вздохнул: «Далеко, мать». И снова закрыл глаза.

Сергей подошел к окну: по дороге проехал грузовик, громыхая на выбоинах, и снова стало тихо. Облупившиеся доски палисадника, вьюнок раскрыл свои бело-розовые воронки, мальвы стояли стройно, украшенные яркими цветами, которые казались выцветшими под жарким солнцем. Кто бы думал, что на Севере тоже может быть жара, пыль…и тоска летнего бездельного дня…
Деревья у близкого леса пахли сквозь раскрытое окно нагретой смолой и хвоей, близким дождем и подсохшими грибами.
Сергей постоял в задумчивости.
Вот уже неделя, как он дома, а покоя и отдыха, о которых мечтал, как не было, так и нет. Тоска – душная, как эта предгрозовая улица, навалилась еще сильнее.
Верочки не было. Он хмуро выслушал сбивчивые и растерянные рассказы матери, она все словно, оправдывалась в отъезде невестки… В том, что она не захотела вернуться.
Слушал и молчал. Он знал уже обо всем из писем матери и сестры, но тут…это оказалось больнее.
Мать посматривала на него теперь с каким-то испугом и жалостью, плакала тихонько за занавеской в кухне, утирая слезы передником и думая о том, как же переменился ее старшенький. Как другой человек приехал: был веселый, открытый и светлый парень.
А вернулся… Словно душу ему покалечили на той войне. По дому ходил, будто чужой, мужчина с неподвижным, как обожженым лицом, молчаливый, словно захлопнул какую-то дверь в себе – наглухо…
Отец пробовал к нему подступиться, расспросить, посидеть, как прежде бывало, поговорить о жизни, посоветоваться. Сын слушал, молча кивал, роняя скупые слова и смотрел невидящими глазами. Говорить о войне он отказался категорически, как ни просила его сестренка, как ни выспрашивали дружки, забегавшие к ним, за что получил он медали, какой орден, где он был и как там, вообще…

Форму он снял через три дня, надел старые джинсы, висевшие теперь на нем мешком, перетянул ремнем и словно забыл о прошлом. Только футболка была на нем армейская, пятнистая. Прошелся по поселку, посмотрел на новые пятиэтажки, вымахавшие среди высоких елок, которые еще не спилили, на только отстроенный магазин-универмаг, которым местные жители очень гордились. Как же: там и химчистка, и ателье, и оптика, и парикмахерская, и магазины. Кка в городе! Никуда ехать не надо, все тут, на месте. Даже маленькое кафе-мороженое, по вечерам превращавшееся в молодежные посиделки с танцами, было тут.
Зашел он и старый клуб, на танцы. Парни и девчата были все молодые, из тех, что еще в школе учились, когда он уходил в армию. Постоял, подпирая стенку, посмотрел и ушел.
Жизнь ушла вперед, пока он где-то воевал, проходил через немыслимое, видел то, о чем и сам себе не хотел бы напоминать… А здесь была просто жизнь, совсем простая, без потрясений, страхов, крови и боли.
Жизнь, которую он уже совсем забыл…

Его не тревожили: пару ребят, тоже побывавших в горячих точках, его состояние понимали и не лезли с разговорами. Пару раз пришли, посидели, выпили, как на войне – поговорили ни о чем, и разошлись.
Работать он пока не мог, да и не хотелось: болела рука, кружилась голова, все еще мучали головные боли. Он часто теперь не спал по ночам, вставал, курил – много, по пачке за вечер. Мать просыпалась и слушала его тяжелые шаги на веранде, и тихо плакала. Но поделать ничего было нельзя…

Приближалась гроза, ветер понес по дороге сухие ветки, пыль заклубилась над ней.
Внезапно решившись, Сергей схватил корзинку, кепку, дождевик и быстро пошел к близкому лесу.

Дождь лил и молнии сверкали пожаром, так что страшно становилось. Сестра Сергея забежала в дом.
– Куда бегаешь по такой-то грозе, оглашенная, разве можно? Вся промокла, сухое пойди надень! – выговаривала Ленке мать.
– А где Сережка-то? Его ребята звали на посиделки, у Власовых, там и его дружки будут.
– Да у себя, верно, я его не тревожила, пусть отдыхает, – вздохнула мать.

Через минуту она прибежала на зов дочки в комнату Сергея – там никого не было.
– Да где ж он делся-то, в такую-то погоду!
– Мам, гляди, и корзинки, и дождевика нету! Никак в лес подался!
Они беспомощно смотрели друг на друга, не зная, что делать, куда бежать…

Сергей очнулся от тишины. Открыл глаза. Вместо солнца над головой и желтых грязных песков увидел белый потолок, белые стены.
Не успев удивиться, провалился в забытье.

Когда он очнулся в следующий раз, то увидел над собой человека в белом халате, смешно шевелившем губами. Но ни звука не было слышно.
И он опять провалился в сон – без сновидений и конца, как в яму.

Уже потом, когда он начал слышать, разговаривать, когда пришли мучительные головные боли, от которых так хотелось провалисться в ту самую яму… Уже потом он узнал, что был контужен, что его на вертолете привезли в госпиталь и здесь он уже валяется второй месяц. Раны на посеченных осколками ногах, спине, плече уже заживали, хирург хвалил: легко отделался.
Но вот головные боли… Они сводили с ума. Весь свет казалось, был наполнен этой самой пронзительно белой болью, сверкающей и беспощадной…
Он стал бояться ночей – именно тогда приходилось труднее всего.
Особенно страшили сны – повторяющиеся, как воспоминания…
В них он снова и снова дрался, стрелял – осечка, еще одна… Нырял в воду – глубоко, а потом задыхался, тянулся к поверхности. Слышал разговоры на языках, которых не знал, и сам говорил – и знал, что его похищают, чтоб увезти из России…Куда, зачем…
Путаные, странные и страшные сны.
А страшнее всех были те… В них он заново переживал и смерть друзей, и разрывы мин, и контузию. И выцветшее, как голубой ситец, небо с беспощадным пламенем солнца… Казалось, не будет конца этому дню, никогда не наступит вечер, не будет прохлады.
Печной жар сжигал и не давал вздохнуть.

И все же, он выздоравливал. Приступы боли стали редки, но тревожили странные провалы, когда он, словно терял себя, на несколько минут или секунд. Но потом долго не мог вспомнить, а что же он деле перед этим, что говорил и с кем.

Врачи сказали, что нужно только время, последствия контузии будут еще довольно долго давать о себе знать.

Сергея выписали из госпиталя ясным осенним утром.
Он шел по улице южного городка, щедро раскрашенной в желто-красные цвета уходящего лета.

Школьники бегали в скверике, заваленном опавшими листьями, охапками швыряли их друг в друга, валялись в больших кучах, собранных, верно, дворником.
Он усмехнулся: «Ну и разозлится же мужик, как увидит, что вся его работа насмарку!»
Вот такие мелочи теперь привлекали его внимание, заставляли думать, вспоминать свое детство и все, что было потом…после детства…
Вот куда уходит беспечная радость мальчишек – в войну, бессмысленную и беспощадную. В кровь, боль, грязь… То, что когда-то на экране кинотеатра казалось таким героическим, привлекательным, стало на поверку трудной, грязной работой, наполненной болью и отчаянием, когда один за другим гибли те, кто рядом, с кем делился хлебом, сигаретой…
Сергей теперь видел жизнь иною – не такой, как до армии.
Жизнь внезапно разделилась на две части:До – и После. И эти части были несоизмеримы.

В госпиталь приезжали артисты, выступали перед ранеными, приходили журналисты, много и красиво говорили и рсспрашивали – тоже много и тоже красиво, подводя к мыслям, которые легко и хорошо ложились в строки нового репортажа.
Много говорили о героизме.
И Сергей поневоле думал о том, а был ли он, этот героизм, в его биографии?
Тот, кто совершает поступок для людей и во имя людей, живет тоже по принципу: если не я, то кто же?
Умирая во имя чего-то, человек в первую очередь испытывает злость – на свеого врага.
Только злость – и ничего больше.
Да, можо говорить, что, умирая, воин исполняет свой долг, защищает свою мать, своих детей… Но, в минуту смерти, – только злоба на того, кто его убивает.
И еще – желание убить его. Своего убийцу.

Однажды он сказал милой девушке, пытавшейся разговорить его – героя, награжденного медалями, орденом – но никогда не рассказывающего о том, как и за что он их получил: «Знаете ли, что испытывает тот, кто сам убивает? Не дай Бог это испытать! Убить легко, поверьте мне. Жить с этим трудно. И не верьте никому, кто скажет, что, убив, человек все забывает. Они – те, убитые, – приходят к нам, убившим их…»
Журналистка с ужасом посмотрела на него и отошла.
Позже он видел, как она быстро записывала то, что ей рассказывал сосед по палате – весельчак и балагур Сашка. Сергей не знал, что тот ей наговорил – скорее всего, шутки вперемешку с солдатским трепом. Но прошлой ночью он сам будил его, веселого парнишку, когда тот матерился во сне, звал ребят, просил поддержать огнем – и слезы текли по его лицу сквозь сомкнутые веки…

Он никогда не вспоминал о своей службе в армии.
Не любил. Когда Сергея расспрашивали близкие, он отмалчивался, говорил, что все было, как у всех.
Нет, не как у всех.
Потому что был он отправлен в учебку ВДВ в Ростове. А потом – Афган…

От Сергея почти не было писем, и мать с женой уже устали волноваться: как там…
Они даже не знали, а получал ли он сам их-то письма.
Узнал ли, что роды у Веры были тяжелыми, и ребенка она потеряла.
Несколько месяцев ходила она, сама на себя непохожая, с потемневшими глазами.
Свекр и свекровь не отходили от нее, пытались расшевелить, успокаивали, что мол, случается, что вот, вернется Сергей и народят они еще детей… Нет, ничего не помогало.
А потом Вера стала проситься поехать и навестить своих родителей в Узбекистане.
Мать Сергея боялась отпустить девчонку одну, так далеко, да в таком состоянии.
Но вмешался отец: «Пусть поедет, успокоится немного, с матерью повидается, авось, полегче перенесет горе.»
На том и решили. И в одно весеннее утро поехала Вера в областной центр, на легковушке, благо, соседу понадобилось зачем-то туда туда тоже.
Там села на самолет до Москвы, а оттуда уже и в Ташкент.

Шли недели и месяцы. Ни строчки не было от Сергея. Не возвращалась и Вера.
Написала письмо, что ей сейчас лучше у своих отца с матерью, просила прощения, что не вернется.
Тут у родителей Сережи и руки опустились: что скажут сыну, как вернется?
Подумает, плохо его жене было с ними, что уехала и все бросила, и не хочет назад.
Да и любопытные соседки с расспросами забегают, где Верочка, да скоро ли вернется…

А Вера жила дома, ходила по привычно раскаленным улицам южного городка, встречалась с подружками и, впервые за долгое время, чувствовала себя легко и свободно. Все просто и привычно вокруг. Даже обгрызенные тутовники – и те привычны и милы.
Свое путешествие с Севера домой она вспоминала со страхом: как легко и весело было летать с Сергеем, смеяться и болтать, глядеть в иллюминатор, пить лимонад. И как страшно одной, когда самолет ухнет в воздушную яму, потом вынырнет, и непонятно, то ей так тошно, то ли весь мир перевернулся…

Нет, не хотелось ей обратно: не своим, чужим виделся ей дом и суровый немногословный народ в этом поселке. Холодным и отчужденным – заснеженный лес и
рубленый дом родителей Сережи…
То ли дело, здесь, дома: все веселы, разговорчивы, приветливы, солнце горячее, фруктов – изобилие, и люди такие же – горячие, вспыльчивые, но быстро отходчивые.
Она устроилась на работу библиотекарем в своей школе и зажила спокойно и счастливо.
О Сергее и своем коротком счастье старалась не думать, не вспоминать…

Картина С.К.

ПРЕДИСЛОВИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я посвящаю эту повесть доброму и хорошему человеку, без которого я бы все это вообще никогда не написала: Александру Семенову – простому русскому мужику, как он сам о себе говорит, человеку сильному и мудрому, из тех настоящих русских мужиков, на которых и держится и жизнь, и земля Русская.
Я многому от него учусь – и мудрости, и терпению, и умению прощать, и благородству и силе души.

Это не его биография, хотя многое из его жизни положено в основу этой повести.
Но это повесть об Александре Викторовиче, и о моем друге Сергее Гелике, и о многих – к счастью для России – настоящих русских мужиках, тех, кто знают и войну, и тяжкий труд, и боль, и потери – и любовь.
Храни вас Бог!

ГЛАВА 1

История одной жизни… Случайно встреченного человека, с которым и не увидимся никогда, а так вот – поговорили, как попутчики в поезде, и разъехались – каждый на свою станцию.
Андрей вырос на Севере. Настоящем, где полярное сияние и белые ночи, густой лес и снега по крышу зимой.
Природа не балует жителей Севера, и люди там вырастают неизбалованные, знающие цену жизни и всему, что в ней происходит. И себе самому.
С юности зная, что за все приходится платить, что даром не достанется ничего в жизни, они умеют работать, праздновать и любить… И все – от души, с размахом и от сердца.
Любить – тоже всерьез. Прочно, надолго. На жизнь.

Как сильно привлекает вот такое, нелегкомысленное, не легкое отношение к жизни и к себе. Особенно сейчас, когда все ценности сместились, и сегодня осуждается то, что вчера было таким незыблемым. И жизнь, показанная по телевору, в кино, кажется сплошным праздником – разноцветным и легким. Если не здесь, где мы – то там, где нас нет точно. И стремимся мы туда, где нас нет. И тоскуем по тем местам, где нас нет.
Чтоб было – как у других, беззаботных и веселых телевизионных людей.

Андрей жил, как все в далекие уже 70-е: бегал в школу, помогал родителям, слушал популярные мелодии, даже сам пытался что-то наигрывать на старенькой гитаре, еще отцовской. Дома его держали строго, потому лишнего себе не позволял, учился хорошо, не хулиганил. Словом, спокойный парень, сильный и умный вырос – тайком гордо шептались родители.
После школы поехал он в большой город, учиться. В училище надумал, чтоб хорошую специальность получить, электрика или техника в леспромхозе.
Приняли его хорошо, общежитие дали, а потом встретил он на улице девчонку. Сидела и плакала: не прошла в институт, а что делать, не знала. И домой, в далекий Узбекистан возвращаться не хотелось. Как глянул ей в глаза – пропал. Но по неопытности своей долго он думал, что жалеет он Веру, от жалости и сочувствия ей помогает.
Привел ее в свое же ПТУ, сдали документы и в общежитие поселили то же самое.
И началась учеба и жизнь – необычная, праздничная, Ленинградская.

Бегали с Верой и ее подружкой по музеям и кино, ездили в Петергоф, притихнув, слушали шум невских волн на гранитной скамейке.
Огромный и какой-то парадный, величественный и в то же время уютный город привлекал сердца молодых ребят.
Началась осень – питерская золотая осень – короткое и прекрасное время в городе, когда нет дождей, что редкость для Ленинграда. И солнце светит, а листья лежат кругом – желтые, красные, трамваи едут осторожно, чтоб не скользнуть с рельсов по опавшей листве, и надписи висят – странные и даже немного смешные: «Осторожно, листопад».
И впрямь, «осторожно» – потому что это время влюбленных.
Как весной, волнуется кровь, природа словно самые последние деньки доживает, так ярко и пышно цветет, и все – от души, по-русски, с размахом и отчаяньем последних перед холодами дней.

Андрей часто ходил с Верой по улицам, в Летнем саду между уже заколоченными на зиму в деревянные ящики скульптурами, они сидели у пруда, засыпанного опавшей листвой, где все еще плавали лебеди, заходили в Фонтанный дом. Деревья там были огромные, старые, много кленов, и Вера с восторгом собирала там пышные букеты, такие, что едва помещались в ладошках. Они много говорили, рассказывали о местах, откуда приехали, сразвнивали и дивились тому, какой разной была их жизнь до приезда сюда.

И только много месяцев спустя задумался Андрей: а что же его так тянет к этой тихой и большеглазой девчонке. Почему все дни он с ней проводит, каждую свободную минутку, и не скучно ему, и хочется еще и еще только ее и видеть, только с ней говорить – обо всем. Так удивился, что сам не заметив, сказал это вслух. И вздрогнул, услышав ответ: « Да ты же ее полюбил». Это сказал сосед по комнате, которого Андрей и не заметил на соседней койке, спокойный немногословный парень, тоже северянин.
Андрей растерялся. Да, он думал и раньше о любви, девчонки ему нравились, о ком-то он даже мечтал, как о суженой. Но – полюбил?! Вот так, внезапно и просто?
Казалось, любовь должна придти, как праздник, с огнями и музыкой, и он сразу увидит ее и поймет. И Она тоже…
А здесь… Значит, любовь – это, когда без нее не прожить? И ничего не хочется – без нее? …

ГЛАВА 2

Подошло время Нового года. Он уезжал на каникулы к себе в поселок, в веселой предотъездной кутерьме бегания по магазинам за подарками для родни, торопливых сборов несколько дней не встречал он Веру. Но вот, в день отъезда, 29-го, увидел вдруг ее, заплаканную, у телефона на вахте общежития.
Рванулся к ней – что случилось?
«Родители послали деньги поздно, мне уже не уехать домой, придется Новый год встречать одной в комнате в общежитии», – отозвалась она.
Андрей помолчал несколько мгновений: « Я найду деньги, хочешь? Потом отдашь, не думай!»
– Нет, что ты! – с испугом отшатнулась Вера. – Нет и не возьму я твоих денег, ни за что! Ничего, встречу здесь Новый год, одна.
И тут Андрею пришла в голову замечательная мысль: « Послушай, а поехали с нами?! Я и ребята из нашего поселка летим сегодня домой. Ты же никогда на Севере не была, настоящего мороза не знаешь, и леса не видела, как у нас. Поехали, знаешь, как здорово! А остановишься у нас, родители и сестренка с братом знаешь, как рады будут! Они у меня хорошие!»
– Нет, что ты! Как можно, незнакомые люди, что подумают… Нет, я не поеду, ни за что!
Андрей долго ее уговаривал, и Вера согласилась.
Как здорово было лететь вместе, в одном самолете, уговорив Верину соседку поменяться с ним местами! Вдвоем выглядывали они в иллюминатор, рассматривали облака и заснеженные равнины и леса внизы, когда тучи расходились. И ослепительное солнце сверкало, отражаясь от белой равнины. Жевали аэрофлотовские конфетки и пили лимонад. И смеялись, болтали обо всем на свете.
Никогда Андрей прежде не был так счастлив!

Когда они добрались до поселка, уже стемнело. Автобус остановился у заснеженного дома, обнесенного деревянным заборчиком.
«Ну, вот мы и дома», – бодро сказал Андрей. Бодро оттого, что все последние километры чувство уверенности, что его родители обрадуются, увидев, что он привез в дом незнакомую девушку, как-то растаяло. Сникла и Вера, с тревогой и страхом поглядывая на освещенные окна.
Они вошли на крыльцо, толкнули обитую дверь – клубы пара потянулись вслед за ними, словно мороз тоже захотел зайти погреться в тепле.

Навстречу выбежала женщина, невысокая, чуть полноватая, в переднике, обняла Андрея: «Сынок, а мы ждали, я пирогов напекла, с черемухой!» И смолкла, увидев Веру, стоявщую робко у двери. « А это кто, сынок?» – с тревогой спросила она.
– А это, мама, познакомься, Вера. Она у нас в училище тоже учится, но ей домой не попасть, ей далеко, на юг, и я ее к нам привез, не встречать же Новый год в пустом общежитии одной, правда?
– Правда…- растерянно произнесла мать. Оглянувшись на открытую дверь в горницу, сказала: « Проходите, гостьей будете…»
В дверях показался высокий крепкий мужчина, еще не старый, только седина густо проредила волосы. «А, сын явился, ну давай, покажись, каким ты там городским стал…» И тоже замолчал, глядя на Веру.
– А это кто, не невестка ли? Кого привез, сын, говори?!
Андрей, смешавшись, снова стал сбивчиво и торопливо объяснять про деньги, Новый год и общежитие. Отец молча слушал. Молчала и мать, с тревогой глядя на сына и мужа. Обстановку разрядили парнишка и девочка, лет 15-16, вбежавшие в переднюю и тоже затормошившие Андрея. « Ой, хорошо, – говорила девочка Вере, – Молодец, что приехала, ляжешь в моей комнате, а завтра пойдем к нам школу, я тебе все покажу, у нас такой будет вечер праздничный! Мы все сами украсили! Ну, пойдем же!»

Отец молча кивнул, и девочки исчезли в одной из дверей.
– Ну, рассказывай теперь, как есть, кто это? Зачем привез? Поселок маленький, завтра все будут болтать, что Андрюха девку из города привез, ты хоть соображаешь?!
-Отец, ну я думал..Я же хотел, как лучше… – смешавшись, бормотал Андрей.
А потом решительно выпрямился и сказал, глядя в глаза матери с отцом: «Я ее люблю. Может, и женюсь…потом, после армии.» Мать ахнула: « Да как ты сейчас-то ее сюда привез! Погоди, а может у вас уже чего…?»
– Андрей покраснел: «Ничего такого..Она и не знает вовсе… Ну, что я сказал…»
Отец пробурчал: « Ну, да… Не знает, а к парню поехать не постеснялась? Ладно… Она сейчас с Ленкой в комнате поместится, но чтоб тут ни-ни! Потом разберемся.»

За ужином, сидя под любопытными взглядами всей семьи, Вера сжималась в комочек, кусок не шел в горло, и она уже с тоской думала, как бы здорово она сидела сейчас в своей комнате в Ленинграде, может, сходила б ночью на Дворцовую площадь, там гулянье на Новый год всю ночь. Как отличались это суровые и неприветливые люди от их семьи и соседей в Узбекистане! Где принимали любого приезжего и прохожего, и радовались любому – искренне, громогласно.
А тут… Молчат, смотрят…Хмуро, угрюмо.
Не радовали ни миска дымящихся пельменей на столе, ни пирожки, соленые грибы и брусника – она всего этого и не видела никогда. Другая жизнь – хмурая, суровая…
Не как у нее дома – много солнца, много улыбок, фруктов, цветов, веселых разговорчивых людей.
Только глаза Андрея через стол улыбались ей ободряюще. И он казался ей единственным и родным здесь, среди этого хмурого леса.

Все легли спать рано – видно, так было заведено. Вера долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок. Сияние белого снега за окном освещало комнату, в этом призрачном свете все было странным и зыбким, нереальным, как во сне.

Утром она умылась в холодных сенях у рукомойника, в котором плавали льдинки, и почувствовала себя веселее: за окном все еще были сумерки, но чувствовалось, что это уже не ночь, а утро – потихоньку светлело, и даже вроде солнце можно было разглядеть из-за туч. Какое-то низкое, как в дымке, но солнце.
Она вышла на крыльцо и ахнула: то, что вчера в суете приезда и волнении оне не разглядела, сейчас предстало ей во всей своей красе: огромные ели прямо за домами, усыпанные снегом, покрытые инеем провода и каждая сухая веточка. Как в сказке про Снегурочку. И сугробы – большие, по обочинам дороги почти в рост человека.

Неделя пролетела быстро. Они бегали с Андреем и его сестрой по лесу на лыжах – Вера прежде никогда не ходила на лыжах и падала, а Андрей поднимал ее и отряхивал и так заразительно смеялся, что и она, Вера, начинала чувствовать себя счастливой.
Она немного привыкла к молчаливому отцу Андрея, к заботливой матери его, расспрашивающей неназойливо о семье Веры, о ее сестрах и братьях. Училась стряпать вместе с ней пирожки с калиной, рассказывала про Ташкент и маленький городок, где она выросла. Впервые она надела валенки – настоящие, толсто свалянные, с высокими голенищами. В них, как ни странно, было очень удобно ходить, удивлялась Вера.
Соседки, конечно, как и предсказывал отец, любопытствовали, забегали по многу раз в дом, расспрашивали и Веру, и Андрея, и мать его, что за девушка, да зачем.
Но все равно, так было ей уютно, тепло и радостно в этом необычном доме.
Может быть, потому что это было что-то вроде экскурсии в чужую жизнь… Кто знает.
Не знала и Вера. И не задумывалась. Хорошо – и все!

ГЛАВА 3

Назад они летели, нагруженные кучей съестного, что дала в дорогу мать, уже по-родственному расцеловавшая Веру на прощанье. «Приезжай, Верочка, как каникулы будут, еще к нам!». Вера сама растрогалась, обнимая на прощанье еше недавно незнакомую женщину.
Андрей сидел рядом, о чем-то напряженно размышлял. «Вера… ты за меня замуж выйдешь?» – внезапно спросил он.
Вера замерла… «Как замуж….», – упавшим голосом проговорила она. Слово «замуж» показалось …таким взрослым, холодным и официальным. Замуж выходили взрослые женщины, а она…нет, это было страшно – Замуж!
– Я тебя люблю. – так же, не глядя на нее, проговорил Андрей. И тут же повернулся, испуганно и решительно глядя на нее. Он осторожно взял ее за руку – бережно, как хрустальную. И вот это самое движение словно, толкнуло Веру: да, она не хочет с ним расставаться, ей хорошо с ним рядом… Но замуж..нет, так – нет!

Они по-прежнему всюду ходили вместе, в училище их уже все считали парой.
Андрей учился отлично, и преподаватели в один голос твердили: надо поступать в Вуз, у тебя способности. А ему хотелось домой, вернуться и работать, и жить, как его родители, и чтоб Вера была рядом… Но сначала – в армию. Ему всегда казалось, что любой нормальный мужик должен послужить в армии, иначе он и не мужик вовсе, а так…недоразумение. Он всегда смотрел с какой-то снисходительной жалостью на тех, кто службы избежал, а философию «пусть другие послужат», «армия для дураков» воспринимал с яростью: « А кто, в случае чего, Родину будет защищать?! Кто ее защищал, дураки, выходит?!»
Слова «защищать Родину» были для него не просто словосочетанием. Так он привык, так было принято думать и дома, и в поселке. В этих словах было что-то настоящее, мужское, серьезное, как жизнь и смерть…

Летом Вера поехала домой, он тоже провел каникулы у себя дома, работал, помогал отцу. Он вырос и раздался в плечах и теперь уже не мальчик, а молодой мужчина смотрела на него по утрам в зеркало, когда он брился, подравнивая аккуратные черные усы.
В Ленинграде он прежде всего забежал на девчачий этаж, постучал в Верину комнату…и обомлел: открыла ему удивительная красавица, длинные волосы ее лежали волнами по плечам, слегка подведенные глаза блестели и необычный их разрез делал ее загадочной, словно из сказки пришедшей. Андрей, оробев внезапно, смотрел на такую новую уже Веру…и не находил слов. И она, смущаясь, глядела на широкоплечего молодого мужчину. «С усами, как гусар», – мелькнуло в голове.

В этот теплый августовский вечер они ходили, взявшись за руки, и впервые за все годы робели друг друга, не находили слов. В сумерках они тихо сидели в укромном уголке Летнего сада, на скамейке среди кустов. Аллейка перед ними была пуста. И поцелуй случился сам собой…
Год начался так счастливо, все удавалось: и учеба, и практика, а вечера были заполнены только друг другом. Наступили холода и иногда они оставались в комнате Веры или в его, когда соседи убегали в кино или по своим делам.
Андрей не мог наглядеться на Веру, трогая, как слепой, ее лицо, глаза, руки… И Вера таяла под его руками и губами…
А весной…весной она в панике призналась ему, что беременна.
Андрей решил сразу: после экзаменов женимся. Все, и никаких отговорок. И поедем ко мне, я устроюсь на работу, ты поживешь у моих, пока я в армии буду.
Его сверстники уже заканчивали служить, а он еще только собирался – Андрей чувствовал себя чуть ли не дезертиром. Обидное чувство какой-то …неполноценности, что ли.
Веру пугало все это: и переезд в дом его родных, на Север, и то, что она останется там без него, с его родными… Но больше всего ее пугало то, что она ждет ребенка, и что скажет мама, если она замуж не выйдет, а приедет к ним… Там такое не в почете, а дочь учительницы всегда была на виду…
После окончания училища его распределили на завод в Ленинграде. Многие ему завидовали: останешься в городе, со временем получишь квартиру.
Нет, он рвался домой. В свой поселок, там, где он – Дома.
Это чувство привычного тепла близких людей, Дома, где все, до деревца, знакомо, грело и звало туда, на Север.
Он уехал, забрав с собой Веру. Пора было призываться, а Веру надо были пристроить в своей семье. Расписаться они так и не успели.
Дома родители совсем не обрадовались скоропалительной женитьбе сына и беременной невестке. Нет, приняли, конечно, но попытались объснить, что торопиться не надо, мало ли, как после армии обернется, а тут уже по рукам и ногам связан. Говорили ему, не Вере, но она все чувствовала, и ни в какую не хотела оставатся здесь без него. А тут и призывать его отказались: у тебя же распределение в Ленинград? Там и призывайся. Опять полетели они вдвоем в Ленинград, упросили женщину-кадровичку изменить распределение, но пришлось срочно идти в ЗАГС и расписываться, иначе никак.
Не так Вера видела свою свадьбу. Не так думала она пойти в Загс с любимым. Она вспоминала свадьбы в своем городке – шумные, множество гостей, торжество всегда было пышным, на несколько дней, всерьез. Все соседи участвовали, и потому браки были крепкие: как можно подвести людей, которые пришли к тебе на свадьбу, которые с тобой разделили хлопоты и расходы. Старейшин, которые, по обычаю, ездили в дом невесты в день свадьбы, чтоб заверить: отпустите невесту, не опасайтесь, мы ручаемся, что все будет хорошо и жених – хороший человек. Они отвечали за него перед ее родителями. А потом – праздник, песни, танцы – до утра.

А здесь… Страшно было ей. Все не то и не так начиналось в ее жизни. И хотя ее Андрей был лучше, красивее и умнее всех, но остаться без него, на холодном Севере, с его родными, которые не были рады ей – она же это ясно видела…

Его призвали в армию, и на сборном пункте он попросил мать и жену: «Не ждите, пока нас отправят, уезжайте, ради Бога, не рвите сердце себе и мне…»
Женщины послушались, и только Вера оборачивалась и все махала ему рукой, пытаясь улыбнуться сквозь слезы…